— Ты придешь? — спросила она радостно.

— Посмотрю. Если его не будет, приду, а не то пришлю кого-нибудь. Как покажет от меня знак, дай ему деньги в запечатанном пакете. Но запомни, — здесь Готлиб грозно потряс перед нею сжатыми кулаками: — никому обо мне не говори ни слова!

— Никому?

— Никому! Я тебе приказываю! Ни ему, ни слугам, никому! Пусть никто в Дрогобыче не знает обо мне. Хочу, чтобы мне никто не надоедал. А если скажешь кому, то пеняй на себя!

— Но, сыночек, тебя же здесь видела прислуга.

— Эта обезьяна? Скажи, что посыльный от кого-нибудь. Говори, что хочешь, лишь обо мне ни слова. А если он дознается, что я жив и бываю здесь, или если кто вздумает следить за мной, то попомни: такой вам натворю беды, что и не опомнитесь. Хочу жить так, как мне нравится, и все тут!

— Боже мой!.. — вскрикнула Ривка, заламывая руки. — И долго ты будешь жить так?

— Сколько мне захочется.

С этими словами Готлиб подошел к окну, открыл его, словно желая посмотреть в сад, и в одно мгновенье выпрыгнул через окно во двор. Ривка вскочила, вскрикнула, подбежала к окну, но Готлиба уже и след простыл. Только кусты высокого репейника в саду шелестели, будто тихо шептались о чем-то между собой.

В эту минуту служанка, бледная и испуганная, вбежала в соседнюю комнату и начала кричать:

— Пани, пани!

Ривка быстро опомнилась и открыла дверь.

— Пани, что с вами? Вы кричали, звали меня?

— Я? Тебя? Когда? — спрашивала Ривка, вспыхнув вся, как огонь.

— Сейчас. Мне показалось, что вы кричали.

— Это в твоей дурной голове кричало что-то, обезьяна! Марш в кухню! Разве я не приказывала тебе только тогда приходить, когда тебя позовут?

— Но мне казалось, что вы меня зовете, — робко пробормотала служанка.

— Марш в кухню, тебе говорят! — закричала Ривка. — И пускай в другой раз тебе не кажется ничего, понимаешь?

Прошло три недели со дня закладки. Строительство дома Леона быстро подвигалось вперед: фундамент был уже готов, и фасад из тесаного камня уже возвышался на локоть над землей.

Строитель наблюдал за работой, а в первые дни и сам Леон с утра до вечера просиживал на стройке, всюду совал свой нос и всех торопил, Но это продолжалось недолго. Какое-то срочное дело потребовало присутствия Леона в Вене, и хотя без него работа не пошла медленнее, однако рабочие вздохнули с облегчением, не слыша больше его вечных понуканий.

Однажды утром, незадолго до шести часов, несколько рабочих сидели на бревнах и камнях, ожидая сигнала к работе. Они разговаривали о том и о сем, пока собирались остальные рабочие. Вот пришел строитель, взглянул на рабочих и строго крикнул*

— Ну что, все вы здесь?

— Все, — ответил мастер.

— Начинайте работу!

Один из рабочих дал сигнал. Все пришло в движение на площадке. Каменщики плевали в ладони и брались затем за клевачи, лопатки и молотки; парни и девчата, нанятые таскать кирпич, кряхтя, сгибали спины и, просовывая шею в деревянное ярмо, взваливали на себя приспособления для ношения кирпича; плотники размахивали блестящими топорами; пильщики взбирались на козлы — большая машина человеческой силы со скрипом, стонами и вздохами начинала приходить в движение.

Вдруг на улице со стороны рынка показался еще один рабочий, сгорбившийся, жалкий, болезненный, и свернул на строительную площадку.

— Бог на помощь! — сказал он слабым голосом, останавливаясь возле мастера.

Мастер оглянулся, посмотрели и другие каменщики.

— Это ты, Бенеди? Ну, что же ты, здоров уже?

— Как будто здоров, — ответил Бенедя. — Некогда хворать. Видите, мать у меня старая, больная, не ей за мной ухаживать!

— Ну, а сможешь ты работать, парень? — спросил мастер, — Да ты ведь выглядишь, как мертвец, куда тебе работать!

— Что же делать! — ответил Бенедя. — Что смогу, то и буду работать. А разойдусь немного, может и сам окрепну, поправлюсь. Может, местечко будет здесь для меня?

— Да оно бы так… как же: быть-то будет, рабочих нужно как можно больше, хозяин торопит с постройкой. Пойди заявись строителю, да и становись на работу.

Бенедя положил мешок с хлебом и инструменты в сторонке и пошел искать строителя, чтобы объявить ему, что пришел на работу.

Строитель ругал какого-то плотника за то, что тот не гладко обтесал бревно, когда Бенедя подошел к нему с шапкой в руке.

— А ты чего здесь шляешься, почему не работаешь? — гаркнул он на Бенедю, не узнав его вначале и думая, что это кто-нибудь из поденных каменщиков пришел к нему с какой-нибудь просьбой.

— Я пришел сказать пану строителю, что я уже поправился и вышел на работу Прошу назначить, куда мне становиться.

— Поправился? A-а, так ты сегодня первый раз?

— Нет, сударь, я уже был здесь на работе, только во время закладки меня рычагом покалечило.

— А, это ты? — закричал строитель. — Это ты тогда наделал нам беды, а теперь еще сюда лезешь?

— Какой беды, сударь?

— Молчи, дурень, когда я говорю! Ты напился, не отскочил во-время, а мне позор! Чуть что, сейчас же все на меня: он виноват, не заботится о жизни рабочих, не умеет камень спустить! Нет, хватит с меня этого, мне такие рабочие не нужны!

— Я напился? — вскрикнул изумленный Бенедя. — Да я отродясь, сударь, еще пьяный не был… Кто вам сказал?

— О да, тебе только поверь, так ты готов присягнуть, что и не знаешь, как выглядит водка. Нет, гиблое твое дело. Клянись, чем хочешь, а я тебя на работу не возьму!

— Но, пан строитель, побойтесь бога! Чем я виноват? Я здесь здоровье свое потерял, едва поправился немного, а если вы меня теперь прогоните, где я тогда заработаю, к го меня примет?

— Пускай тебя принимает, кто хочет, меня это не касается! Я волен принимать или не принимать на работу, кого мне захочется!

— Но ведь я здесь уже принят, а если меня не было три недели, то эго не моя вина. Я уж не говорю о том, что я болезнь перенес, и не требую ничего за время болезни, хотя, ясное дело, если бы мне не помогли добрые люди, то я вместе с матерью погиб бы с голоду. Но теперь ведь должна же найтись для меня здесь работа!

— Ха-ха-ха! Должна! Вишь ты, как он рассудил! А знаешь ли ты, безмозглый хам, что ты здесь каждый день, каждый час по моей милости работаешь? Если я не захочу, то и тебя не будет, выгоню, и ступай тогда судись со мной!

На эти слова Бенедя не нашел никакого ответа. Он опустил голову и молчал, но слова строителя глубоко запали ему в душу. Правда, он и прежде не раз слышал такие слова, но никогда прежде они не задевали его так сильно, никогда еще не вызывали в душе такого жгучего чувства несправедливости и угнетения. «Неужто это правда? — думал он. — Неужто рабочий всегда работает по его милости? А если рабочий живет кое-как, то, значит, это также по его милости? А по чьей же милости меня искалечил рычаг? А если он всегда так милостив к рабочим, то чья же милость меня гонит с работы на голодную смерть? Но нет, здесь, видно, что-то не так! Живу ли я на свете по милости строителя, этого я не знаю, но я знаю, что по его милости я искалечен, больной и без работы!»

— Ну что, — прервал его мысли строитель, — чего же ты стоишь? Убирайся отсюда!

— Да я, ваша милость, место здесь не простою, уберусь. Только мне все-таки сдается, что не так должно быть, как вы, пане, говорите.

— Что, что? Ты меня хочешь учить? Ну, хорошо, ну, говори, как должно быть?

— Вы, пане, должны знать, что и вы такой же слуга, как и я. Если бы вас не нанимали на работу, то и вы умерли бы с голоду так же, как и я!

— Ха-ха-ха! Ты, наверно, лежа в своей халупе таким умником сделался! Ну-ну, продолжай, как еще должно быть?

Строитель стоял перед Бенедей, держась за бока, и смеялся, но его здоровое лицо, красное, как бурак, свидетельствовало, что злость кипела в нем и в любую минуту готова была прорваться сквозь деланный смех. Но Бенедя не обращал внимания ни на его смех, ни на его злость. Чувство пережитой несправедливости придало ему смелости.