‹1900› НА СВЯТОЮРСКОЙ ГОРЕ 30 ОКТЯБРЯ 1655 Посвящается Миколе Витальевичу Лысенко I Солнце клонится над Львовом, ярче пестрого ковра, вся блестит в лучах заката Святоюрская гора. На горе столбы да трубы обгорелые торчат; вдоль дороги верб безлистых цепенеет длинный ряд. Средь руин шатры белеют, к стенам лепятся тесней, чем грибы с широкой шляпкой между обгорелых пней. Кучками между шатрами отдыхают казаки, блещут копья и высоких шапок красные верхи. Кой-где стон раздастся в стане, песня там и сям слышна, звон бандуры, окрик стражи, зов протяжный чабана. На горе уже к вечерне благовестят, — и на звон гнутся головы казачьи, богу отдают поклон. И внизу все колокольни Львовские отозвались многозвучной перекличкой, подымающейся ввысь. А у церкви Святоюрской, на челе горы крутом, близ шатра, под старым дубом ходят чарки за столом; Тут Богдан, казацкий батько, пять полковников с ним в ряд и Иван Выговский — писарь — за беседою сидят. От Богдана справа — гости, что спешили издали, что от Яна Казимира дар и письма привезли. Тут старинный кум Богдана, Любовицкий — важный лях, он в Чигирине когда-то до войны бывал к гостях. Рядом с ним сидит пан Грондзкий; словно крыса, быстрый взгляд мечет он на стены Львова, на шатров походных ряд. Замер благовест вечерний, писарь кубки налил вновь, и заслушалось застолье важных гетмановых слов. II «Папе-куме Любовицкий, — хмурясь, вымолвил Богдан, — чарку! За былую дружбу! Пей, покамест полон жбан! Говоришь — король ваш плакал, как письмо сие писал? Что душой за Украину он болеет — ты сказал? Выпей! Плакал! Езуиты любят плакать, слезы ж их душу жгут иным и тело… Выпей, кум, и слов моих не прими в обиду! Молвишь — признавал король и сам, что ни крохи не исполнил из обещанного нам? Так чего ж теперь он хочет? Что ж он упрекает нас, будто по вине казацкой кровь рекою полилась? Что под Речью Посполитой мы подкопы подвели и великую твердыню всей державы подожгли? Милый кум, я королевский уважаю древний сан, но король такою речью сам себе чинит изъян. Ибо сказанное прежде спорам всем конец кладет, — он же знает, что пошли мы не от радости в поход, что немало мы терпели надругательств от панов: канчуками нас пороли, быдлом звали казаков, жен позорили казачьих, шкуру драли за оброк, в божью церковь не пускали, хоть иди молись в шинок! Хаты наши жгли, рубили наши бедные сады, — с паном пан не поделился, казакам — хлебнуть беды. Даже в душу захотели нам залезть в конце концов! Подменяют нашу веру, веру дедов и отцов. «Туркогреками» бранят нас, церкви — сам ты посуди — запирают, — некрещеный; и не венчанный ходи! Да еще прелатов алчных, в красных мантиях, нам шлют, этот брак насильный с Римом унией они зовут… Тут мы, друже, не стерпели! Так нам стало горячо… На погибель живодерам! Выпей, кум, одну еще! III
Пишет нам король: «Клянусь вам крестной мукой и крестом, что хотел я, да не смог вас защитить — моих детей». Ха, ха, ха! Христом он клялся, ну, а черт махнул хвостом и ту клятву смазал! Знаю, знаю я таких чертей! Говоришь — король на сейме уделил словечко нам, что пора, мол, справедливость оказать и казакам, — но магнаты заревели, и все сборище панов да орава подпоенных и подкупленных послов королю свирепым гвалтом не дали докончить слов… Верю, хоть чудно все это… А теперь, что делать вам? Если сам король ваш тряпка, — грош цепа его словам! И о чем нам толковать с ним, бога клятвами дразнить, коль ему на сейме слова не дали договорить? Сам подумай, кум: на что нам с помелом вести трактат? Хватит вам водить нас за нос, как за прутиком котят! Пожелаем справедливый заключить отныне мир, — мы найдем панов постарше, чем король Ян Казимир. Да не скоро это будет! Знай: пока нам сабля — друг и не выпали пищали семипядные из рук, — грохотать не перестанет на Украйне битвы гром до тех пор, пока мы дела до конца не доведем. Плакал ваш король? Пусть плачет, раз не может пособить! |
