Обрати внимание, читатель, на эти бесхитростные свидетельства.

Как гениально, иначе не скажешь, Командующий Маньчжурской армией разрушал боевой дух собственных войск еще до начала боевых действий.

Чтобы в скором времени начать жаловаться Государю на «слабое боевое воодушевление» армии^{440}.

Поистине, на курсах военной психологии в академиях генеральных штабов спецкурс «по Куропаткину» вести надо. Возможно, где надо, и ведут.

«И эти дни казались бесконечными. Кое-где работали, подправляли и углубляли окопы, но и работы шли вяло: не тем были заняты головы.

А дни сменялись ночами, и проходили ночи, тихие, теплые, ласкающие. Зеленели кусты и деревья, на полях пробивался молодой гаолян, холмы стали зелеными, и только Хусанские горы грозно чернели своими скалами за тихо бегущей прозрачной рекой Эйхо».

16 апреля была проведена успешная разведка боем за Эйхо, за Хусанские горы силами 2-го батальона 22-го полка и 2 охотничьих команд при 2 орудиях. Захватив пленных, оружие и снаряжение, стрелки вернулись с пусть небольшой, но победой в Тюренчен, практически точно установив, что именно здесь следует ожидать переправы основных сил Куроки. 

Хорош. С точки зрения врага

Но генерал Засулич не рискнул стянуть силы к Тюренчену, оставив заслон в Шахезды. Он решил оставаться везде — в Тюренчене, Тензы, Шахезды. Встретить японцев всюду. Как — это другое дело. Генерал Куропаткин нашел себе прекрасного исполнителя своих предначертаний. В этой связи уместно привести замечание нашего знакомца в армии генерала Куроки славного шотландца Яна Гамильтона:

«Всякие планы должны быть основаны на принципе поражения противника. Мудрое правительство может простить неудачу генералу, потерпевшему поражение вследствие широты своих планов.

Но генерал, ожидающий событий, старающийся обеспечить себя на всяком пункте, предпочитающий лучше упустить благоприятный случай, чем взять на себя ответственность, которой можно избежать, такой генерал хорош только с точки зрения врага»^{441}.[322]

В первую очередь это замечание относится к творцу невиданных в военной практике приказов, как воевать, не вступая в контакт с противником. С твердостью и благоразумием. Но генерал Засулич также честно заработал на это замечание право.

17 апреля замаскированная на острове Самалинда японская артиллерия обрушила ураганный огонь на русские позиции на правом берегу Ялу. Вскоре им стали вторить пушки с острова Киури.

«Первый раз по настоящему, живому противнику действовали новые скорострельные пушки. Первый раз быть в этом огне довелось русским войскам. И непрерывный свист шрапнельных пуль и отчетливые, резкие, как бы звенящие звуки разрывов шрапнели, и черный дым шимозных взрывов, и резкий вой летящих осколков, и шуршание в воздухе пустых стаканов шрапнели — все это произвело сильное впечатление на солдат.

Это не был страх, нет, и в этом аду, перед лицом носящейся смерти русский солдат ее не боялся, но это было сознание своего бессилия, немощи, невозможности обороняться. Бессонные, тревожные ночи, предшествующие этому дню, сказались. Бодрость пропадала, недоверие к своим силам закрадывалось.

“Японец отовсюду заходит, японец окружает нас”, — говорили солдаты.

22-й полк отошел уже. Отступление, предусмотренное (предписанное! — Б.Г.) Командующим армией, начиналось, но оно, это отступление, не было предусмотрено в сердцах русских людей, русских солдат, и им казалось, что оно совершается потому, что противостоять японцам нет ни сил, ни возможности…

Артиллеристы бесстрашно пытались вмешаться своими ничтожными силами в этот отчаянный бой. 4 орудия 3-й батареи 6-й бригады, стоявшие у деревни Потетынзы, открыли огонь по японским саперам, работавшим в русле между островами Киури и Осеки и по стоявшей там артиллерии. Расстояние было велико, стрелять пришлось “на удар”, то есть во весь прицел, с разрывом снаряда при падении на землю. Батарея выпустила 180 снарядов. Но сейчас же японцы стали так сильно ее обстреливать, что нельзя было вывести прислугу из ровиков, и батарея прекратила стрельбу…

Под прикрытием своего огня, не выпуская наших стрелков из окопов, японцы в полной безопасности приступили к постройке мостов с острова Киури на наш берег и на остров Осеки, а оттуда к деревне Синдягоу. К ночи эти мосты были готовы.

В 5¹/₂ часов вечера, когда солнце, опускаясь к Фынхуанченским горам, стало слепить глаза японцам, они прекратили стрельбу. Теперь совершенная тишина наступила кругом. Люди стали выходить из окопов, разминать отекшие руки и ноги, варить чай, готовить обед. Тогда стали считать и свои потери.

И оказалось, что этот страшный огонь, эти тысячи снарядов, брошенных японцами в Тюренчен и Шахедзы, эти десятки тысяч осколков и пуль, упавших в окопы, палатки лагерей резервов, фанзы и на батареи, принесли нам очень мало вреда. У нас был ранен полковник Мейстер, смертельно ранен подполковник Маллер и убит подполковник Пахомов. Убиты, кроме того, 1 офицер и 16 нижних чинов и ранены 8 офицеров и 57 нижних чинов — вот и все, что сделал этот страшный огонь, продолжавшийся слишком 7 часов.

Но благодаря этому огню японцы подготовили вполне свою переправу через Ялу и могли начать свое обходное движение.

И когда вечером наши войска огляделись — они увидели, что у японцев все готово для атаки наших позиций. И мы ожидали этой атаки тою же ночью. И опять долгую ночь сидели стрелки в окопах с ружьями наготове и томились мучительным, тревожным ожиданием». 

Начальник не ожидал

«18 апреля к рассвету вся 1-я армия генерала Куроки была на правом берегу против левого фланга Восточного отряда. Но мы этого не знали… Хотя и были получены донесения о переправе японцев и о том, что ночью отчетливо был слышен стук колес перевозимых японцами орудий, Начальник Восточного отряда не ожидал нападения 18-го апреля, а предполагал, что в этот день японцы опять будут обстреливать нас своей артиллерией. Вот почему на доклад генерала Кашталинского о том, что войскам, защищающим Тюренчен, в нем не удержаться, Начальник отряда, тем не менее, приказал всем частям оставаться на своих позициях.

Настало утро. И снова, как все эти дни, из розового марева безоблачного неба, из-за фиолетовых гор, покрытых клубящимся туманом, всходило румяное солнце. Это солнце Тюренчена, солнце, озарившее мученическую, доблестную смерть многих сотен храбрых русских офицеров и солдат. Солнце борьбы одного против десяти…

Было тихо на местах, занятых для боя. Приказаний особых о бое не было. Бой, тем не менее, ждали, душою чувствовали, что он будет, и не знали, как вести себя в нем…

В это утро наши войска были расположены следующим образом.

Полуразрушенную деревню Тюренчен занимали: 5 и 6 роты 11-го полка и 8 рота 24-го полка — это был правый участок Тюренченской позиций. Командовал им подполковник Яблочкин.

Правый берег реке Эйхо от Телеграфной горы версты на полторы на север, лицом к Ялу — занимали шесть рот 12-го полка под начальством подполковника Цыбульского. Сзади них стояли 7 и 8 роты 12-го полка. Еще далее, в глубокой балке, позади Тюренчена находились четыре роты 12-го полка с 8 пулеметами.

Несколько сзади Тюренчена деревню Потетынцзы занимали: правую часть ее 10 и 11 роты 22-го полка и 6 орудий 3-й батареи 6-й бригады под начальством командира батареи подполковника Покотило и левую часть — 5 и 12 роты 22-го и 7 рота 11-го полков под начальством подполковника Горницкого.