А чего стесняться?

Россия войну проиграет? Так это будет просто праздник какой-то!

Вообще, дела Витте и его многочисленных родственников, особенно по второму браку, удивительно похожи на дела голубого ворюги Альхена из 2-го дома Старсобеса с его Исидорами Яковлевичами и Пашей Эмильевичем. Задумаешься — не с него ли списаны?

Ильф и Петров ребята были не только остроумные, но и знающие.

Говорится здесь это исключительно для того, чтобы желающий немного понять свою истинную и недавнюю историю читатель осознал бы, наконец, что потрясающий взлет Российской Империи в последнее царствование осуществлялся никак не благодаря «талантливым министрам», вроде Витте и ему подобных, а исключительно вопреки им.

За счет еще сохраняющегося потенциала православного царства. Третьего Рима.

Вот сбить Россию на взлете — да! Таланты тут приложили все усилия. Чего стоит одна только денежная реформа по введению золотого рубля, о котором ностальгически вздыхают патриоты всех направлений без исключения. Ах, у нас были золотые деньги. Свободно на бумажки обмениваемые.

Вот именно! Свобожно и на бумажки. Так что были золотые деньги да сплыли. За рубеж. Еще до Первой мировой войны в массе своей. Вот факты. 

Золотой рубль. Легенды и действительность

В целях введения в России золотого обращения Витте произвел серию конверсионных займов за границей, задачей которых был обмен имевших хождение на иностранных рынках 5-ти и 6-процентные облигаций старых займов на займы с более низкими процентами и более длительными сроками погашения. Французский, английский и немецкий денежные рынки, предвидя навар, немедленно «всосали» русские ценные бумаги.

Наиболее крупными были займы 1894 и 1896 годов, заключенные на Парижской бирже. На первых порах это позволило осуществить ряд мер по стабилизации курса рубля и с 1897 года перейти на золотое обращение. Металлическое содержание рубля было уменьшено на ¹/₃, кредитный рубль был приравнен к 66²/₃ копейки золотом. Эмиссионная деятельность Государственного банка была ограничена: он мог выпускать кредитные билеты, не обеспеченные золотым запасом, на сумму не более 300 миллионов рублей. Эти меры позволили укрепить конвертируемость русской валюты на мировых рынках и облегчить приток в страну иностранных капиталов, что казалось видимым и ощутимым благом.

Однако последствия оказались весьма плачевными. В результате ввода в наличное обращение «империалов» и «полуимпериалов» (золотых монет достоинством в 10 и 5 рублей)[345] за весьма непродолжительный период времени, как раз накануне Первой мировой войны, из России была практически «вымыта» огромная часть золотого запаса, поскольку весь западный финансовый мир к этому времени уже перешел на расчеты бумажными кредитными билетами, в народе именуемыми «бумажками», обеспечение которых золотым резервом было всегда сомнительно в силу полной бесконтрольности со стороны России эмиссионной политики западных стран.

Не будем говорить уж о нынешних виртуальных, или иначе — «компьютерных», деньгах, эмиссионный вброс которых производится простым нажатием клавиши на компьютере и которые вообще ничем не обеспечены. И вдобавок эти виртуальные деньги имеют тенденцию ввергать мир в кризисы вполне реальные.

Теперь нам понятнее, что меры, подобные угольному кризису, — в интересах развития русской промышленности — были Министром Финансов Российской Империи предпринимаемы не в первый раз. И с успехом.

Также нам есть кого благодарить за то, что в результате этих мер ныне, сто лет спустя, на всей территории, считающейся русской, вряд ли найдется по-настоящему крупное предприятие, фамилия владельца которого оканчивается на «-ов». Не в формальном смысле.

Но пора вернуться к подполковнику Рербергу. Он как раз, наверное, до Петербурга со своим секретным докладом доехал.

В своих записках Федор Петрович вспоминает, как он мечтал о том, чтобы результаты его докладной записки помогли «талантливому предателю» Витте прокатиться в прохладный и здоровый климат Сибири вместе со своей супругой.

А ведь славно бы было!

Дальше начались огорчения. К великому разочарованию подполковника-идеалиста, его мечтания не оправдались.

«Почему же преступление, обследованное мною и изложенное в моей записке, не было расследовано, преступники не были судимы? Как это могло случиться? Ведь факт предательства неоспоримо был налицо и был мною доказан.

Вот что по этому поводу совершенно случайно удалось мне узнать.

Был у меня в Петербурге хороший приятель — полковник Семен Иванович Езерский. Прослужив долгое время в штабе VIII армейского корпуса, которым командовал мой отец в течение восьми лет, Семен Иванович сделался большим поклонником моего отца и свои чувства к отцу перенес незаметно и на сына; вот почему мы были с ним большие приятели. Семен Иванович, прослужив несколько лет в Главном Штабе, а затем в Военном Министерстве, имел всюду приятелей, а посему знал почти все, что делается в Петербурге в высших сферах; знал и все животрепещущие новости.

Когда я наезжал в Петербург, то всегда останавливался у моего отца, бывшего тогда Членом Государственного и Военного Советов. Семен Иванович в свободное время заходил к нам и норовил попасть в те часы, когда мой отец отдыхал.

Через несколько дней после подачи мною записки об “угольном кризисе” вечерком зашел к нам Семен Иванович и таинственным шепотом начал меня расспрашивать, знаю ли я что-либо о том скандале, который разыгрался на южных железных дорогах, оставшихся без топлива. Я попробовал прикинуться, что ничего не знаю, ибо хотелось узнать, в каком виде он знает это дело и из каких источников, да, кроме того, вопрос этот был “секретный”, и болтать о нем я не желал.

Семен Иванович, как оказалось, знал уже все об “угольном кризисе”; он только не знал автора секретного рапорта, но знал, что вопрос был доложен Военному Министру — Генералу Куропаткину.

В описываемое время мне часто приходилось наведываться в Петербург, в Главный Штаб, и каждый раз я неизменно виделся с Семен Ивановичем, и он держал меня в курсе хода дела по “угольному кризису”. В следующее наше свидание он сообщил мне, что дело было доложено Государю Императору и Его Величество пожелал лично ознакомиться с этим делом в полном объеме и Высочайше повелел назначить особую Комиссию, которая должна была на днях собраться в Аничковом Дворце под Личным Его Величества Председательством, и даже назвал мне день, в который комиссия должна была собраться.

Недели через две приехал я опять в Петербург. Вечером ко мне зашел Семен Иванович. Он был в состоянии полного недоумения и рассказал мне следующее: за неделю до дня, назначенного для первого заседания Комиссии под Высочайшим Председательством, в пятницу, около 10 часов вечера на квартире у Военного Министра зазвонил телефон. Дежурный чиновник подошел к аппарату. Вызывали из квартиры Министра Финансов. Состоящий при нем чиновник спрашивал: может ли генерал Куропаткин принять Сергея Юльевича Витте сегодня же вечером? Доложили генералу Куропаткину. Ответ последовал утвердительный, и около 11-ти часов вечера С.Ю. Витте пожаловал на квартиру к генералу Куропаткину и был им принят в кабинете. Вопрос был весьма секретный, ибо собеседники заперлись в кабинете. Приблизительно через час Витте уехал.

На другой день, в субботу, генерал Куропаткин возвратил в Главный Штаб доклад по “угольному кризису” и написал записку, в которой сообщил, что он сам доложил все дело Его Величеству, Государь Император остался вполне удовлетворенным докладом Военного Министра и Комиссию по расследованию “угольного кризиса” повелел отменить. Вопрос с углем канул в вечность.

Так совершилось что-то непонятное.