Охранные батальоны. Позиция

«Положение русских людей становилось тяжелым, но при известной энергии и решительности оно еще могло быть изменено в сторону благоприятную для нас. Можно было, например, опереться на новые корейские войска или охранные батальоны. Фактически новую гвардию короля.

Благодаря русским инструкторам и тому обстоятельству, что хозяйственная часть этих батальонов попала в русские руки, нижние чины императорской охраны “уже с 1 января 1898 года ели, пили, спали, были одеты и помещены, конечно, неизмеримо лучше, чем сам повелитель страны”.

Узнав об этом, и остальные войска начали требовать к себе заведующих хозяйством из русских.

Когда же открылись февральские смуты, то корейские офицеры, собравшись на квартире старшего инструктора Афанасьева, решительно заявили, что сегодня ночью сроют до основания “Клуб Независимости” и повесят толстого принца И-джи-суна, сторонника японцев и врага русских людей»^{191}.

Не гасите благородных порывов, господа!

Вместо этой светлой перспективы произошло уже нам известное.

«5 марта 1898 года русские инструкторы и финансовый советник закончили свою деятельность. В 12 часов дня на дворцовой площади учителя расставались со своими учениками. Обратясь к дежурному охранному батальону с прощальными словами, старший инструктор поручик Афанасьев объявил нижним чинам, что их поведут теперь их же корейские офицеры.

“Никто не двигался с места, — пишет очевидец, — раздались рыдания. Нашим офицерам пришлось отвести людей в казармы, чтобы уговорить их держать себя смирно”.

В тот же день в 4 часа финансовый советник покончил свои расчеты с корейским правительством и вручил ему 1 278 127 долларов чистой экономии»[195].

Вот только от корейцев и узнаешь, каковы были раньше русские офицеры. А то в иной, претендующей на патриотичность, литературе можно прочесть, что чуть ли не поделом в 1917 «золотопогонники» получили^{192}!

Твердая уверенность

«Сообщая об отозвании из Кореи этих лиц японскому посланнику в Петербурге, граф Муравьев высказал ему свою твердую уверенность, …что японское правительство в соответствии с принципом о независимости Кореи, признанной им, будет придерживаться политики невмешательства по отношению к этой стране».

Не, ну чудак! Будет оно тебе придерживаться невмешательства. Прямо все сейчас бросит и пойдет не вмешиваться!

А может правда, граф Михаил Николаевич верил в силу трактатов, договоров и джентльменских соглашений? Так тогда новейшую историю надо было бы знать получите. Все же Министр Иностранных Дел как никак.

Японцы свой взгляд на трактаты и соглашения особо и не скрывали. Для характеристики принципов японской дипломатии интересен разговор, который имел место в 1876 году между «непотопляемым» китайским премьером Ли Хун Чжаном и японским дипломатом Мори Аринори.

— Мне кажется, что на трактаты нельзя полагаться, — заметил Мори.

— Мир народов зависит от трактатов. Как вы можете утверждать, что полагаться на них нельзя? — наставительно ответил Ли.

Следует сказать, что Ли Хун Чжан, как многие образованные китайцы, считал японцев людьми вторичной, заимствованной культуры. Во многом эта точка зрения была справедливой, поскольку значительную часть своей культуры, от иероглифов до боевых искусств и правил стихосложения, Япония заимстововала именно у Китая.

В этом смысле взаимоотношения и взаимочувствования китайцев и японцев напоминают таковые между греками и римлянами времен ранней Империи. Все образованное римское общество свободно владело греческим языком, по-латыни писали больше воинские приказы. Но вместе с тем римляне считали греков слабым и хитрым народом, лучше всего подходящим на роль образованных лакеев властителей полумира. А греки, в свою очередь, считали римлян тупыми солдафонами, не внесшими в культуру ойкумены ничего, что не имело бы греческих корней.

Возвращаясь теперь к Китаю, мы лучше поймем поучающий тон Ли Хун Чжана.

— Трактаты подходят для обычных торговых отношений, — возразил ему Мори. — Но великие национальные решения определяются соотношением сил народов, а не трактатами.

— Это ересь! — воскликнул Ли. — Полагаться на силу и нарушать трактаты несовместимо с международным правом.

— Международное право также бесполезно, — ответил Мори^{193}.

Может, после этого диалога у Ли Хун Чжана и сложилось мнение о японцах, как народе опрометчивом и готовом лезть в драку, не подумав раньше, выгодна ли она ему самому. А тут еще маркиз Ито обидел старика, заявив в 1889 году Ли Хун Чжану, что претензии Китая на Корею имеют лишь «сентиментальный» и «исторический» характер. Вот бы и нам в 1898 году взять пример с Ито для разговоров с Японией. Глядишь, тишь да благодать бы были. Твердый тон все хорошо понимают. Но разве с нашим МИДом кашу сваришь.

Даже враги не ждали

«В сущности неожиданное решение русского правительства поразило даже наших бесспорных врагов; принц И-джи-сун скрылся.

“И только два человека из всего населения Сеула спокойно и лукаво смотрели на происходившее: посланник японский и представитель английского правительства”».

Мгновенно вспыхнули кровавые беспорядки: «Сегодня на дворцовой улице более тысячи носильщиков напали на народное собрание, сегодня ночью ожидается общая резня», — таковы были депеши, приходившие из Сеула.

«На глазах у нашего государства изменяется дух времени, бразды правления ослабли, смятение царит повсеместно», — писал Корейский Император Государю Императору по поводу этих беспорядков.

Очень естественно, что за эти смутные дни Корейский Император не раз вспоминал о том покое и безопасности, которыми он пользовался в стенах русской миссии. В конце июня от его имени русскому представителю было заявлено, что Император сознал свою неправоту относительно России и что не пройдет и трех месяцев, как Корея будет просить русской помощи против японцев, ведущих Корею к гибели.

Помоги, Россия!

В сентябре месяце 1898 года Корейский император сделал попытку получить от России помощь в лице 5000 нижних чинов.

«Тогда мы вымели бы всех коварных людей, и особа нашего Императора была бы в сохранности», — писала русскому военному агенту мать Императора, 68-летняя Мэн Хэн.

Конечно, с уходом нашим из Кореи рухнули и те предприятия и планы, которые были связаны или с деятельностью финансового советника, или вообще с преобладанием на Корейском полуострове русского влияния. В том числе и вопрос о базе для флота в Мозампо.

Таким образом, авантюра графа Муравьева с занятием Порт-Артура по рекомендации Вице-Консула в городе Чифу Колежского Асессора Островерхова стоила России потери уже завоеванного влияния в самой важной для нас на тот период стране Дальнего Востока — Корее.

А что насчет отношений с дружественным до того Китаем?

«Китайцы видят в присутствии наших судов в Порт-Артуре и в Талиенване гарантию против возможных поползновений Японии или Англии занять эти пункты и угрожать Пекину», — писал 10 декабря 1897 года наш представитель в Пекине Павлов, но едва ли предполагал, какая резкая перемена произойдет в ближайшем будущем.