Теперь, когда правду сжили со свету,
Так днем все с огнем ее ищут,
И золотом манят, и страждущих кличут,
И бога целуют, а правды всё нету.
Как в омуте камень, та правда пропала!
Начальства, судов наплодили немало:
Посредник и волость, Синод и Сенат,
Без счета управ, округов и палат,
А мировых, участковых — тем боле,
Что звезд, что каменьев на поле.
С того и житье теперь стало лихое,
Свидетелем впутаться — дело простое.
Настолько легко, что не надо стараться,
Чтоб после в судах бесконечно тягаться.
Раз еду я в Вильну проведать сынка,
Смотрю — близ дороги пасется кобыла,
У мельницы встретил тогда ж мужика;
Услышал — собака брехала и выла.
А где-то «спасите!» бабенка кричала,
Карета какая-то по мосту мчала,
Ну мало ль что встретить в дороге придется:
Кто едет, кто воет, кто, может, смеется…
(Смеялся же мельник в дверях, а чему?
Ведь я не совался с допросом к нему!)
За мельницу выехал, двигаюсь лесом,—
Лежит человек под кустом у дороги,
Босой и без шапки, так, вроде убогий;
Я еду себе со своим интересом,—
Какое мне дело? Лежачего люду
Теперь попадается много повсюду.
Вдруг слышу я — гонится кто-то за мной,
Кричит мне: «Постой, ради бога, постой!»
Я стал, а мужик прямо с ходу пытает,
Откуда я буду да кто меня знает?
Коня моего за поводья берет,—
В свидетели, дескать, урядник зовет!
Вернулся, гляжу: затонула карета,
И мельник уже не смеется при этом,
А сотник ведет к становому кобылу,
Кровь пану пускает цирюльник из жилы,
В мосту же дырища с хорошую хату;
Два хлопца бегут за собакой кудлатой,
В разорванной юбке бабенка трясется,
И кровь по руке и ноге у ней льется.
Сюда ж мертвеца на телеге везут —
Того, что лежал у дороги в лесу.
Урядник ко мне, чтоб я всё рассказал:
А мельник собаку на бабу спускал?
А баба кричала? А сучку не били?
Заметил ли, что мостовины прогнили?
Где мельник стоял и над кем он смеялся?
Как барин с каретою в речке купался?
Как кучер загинул, а пан не поддался?
Как вор из-за мельницы крался к кобыле?
Один ее крал иль другие с ним были?
Не знаю ли я, кто мертвец тот убогий?
И кем он убит? Как лежал у дороги?
Не я ль его вез, а потом уложил?
И где его деньги? Не я ль их стащил?
(Мне дух захватило, молчу, как немой:
Вовек не бывало напасти такой.)
Зачем я извозчику дал утонуть?
Зачем не схватил конокрада за грудь?
Собаку от бабы зачем не прогнал?
И сам от кого во весь дух удирал?
До вечера этак меня промурыжил,
Покуда рубля откупного не выжал
И так его ловко запрятал в кошель.
Поехал я… Что ж? Через восемь недель
Вдруг сотский мне кучу повесток припер,
По первым пяти я свидетелем был:
Видал-де, как крался за лошадью вор,
Как мельник науськивал, мост же был гнил,
Как в реку с каретою пан провалился
И выплыл живым, а возница залился;
Что нищий, замеченный мной у дороги,
Убит был, а двое людей убегали,
Что я догонял их, поднявши тревогу,
Они ж прямиком через лес ускакали.
А по шестой был я сам виноват —
Что тонущим помощь подать не пытался.
И начал ходить по судам я с коляд
До Покрова, как бродяга скитался.
И всю эту пору не сеял, не жал
И землю соседям в аренду я сдал.
А всё, что имел, заложил и проел,
Как будто подряд я шесть раз погорел.
В остроге промыкался месяц с лихвой,
Четырежды штраф за неявку платил…
И всё ж не сыскали той правды простой,
Зато меня многому свет научил!
