4. Подъесаул Черножуков — у хут. Стасикова 16 октября.

5. Сотник Мишуров — у ст. Урупской 18 октября.

6. Прапорщик Хлус — у ст. Убеженской 24 октября.

7. Подъесаул Елисеев — у ст. Убеженской 24 октября.

За этот период времени было убито и ранено очень много казаков. Войсковая история никогда не будет знать их имена — подхорунжих, урядников, приказных и казаков, так как нет полкового архива и участников этой героической эпохи никого не осталось в живых.

В книге генерала Врангеля «Белое Дело» (т. 5, стр. 86) идет описание, расходящееся с действительностью и с датами. Вот оно; «На рассвете 26 октября я с Корниловцами и Екатеринодарцами, переправившись через Кубань, спешно двинулся к Армавиру, одновременно послав приказание полковнику Топоркову также идти туда. Сильнейший ледяной северный ветер временами переходил в ураган. Полки могли двигаться лишь шагом. Плохо одетые казаки окончательно застыли. Около полудня наши обе колонны почти одновременно вошли в соприкосновение с противником, последний, уклоняясь от боя, бросился на северо-восток, здесь был перехвачен частями полковника Топоркова и жестоко потрепан. Угроза Армавиру была устранена, и я приказал отходить на ночлег полковнику Топоркову в хутора Горькореченские, полковнику Науменко к станице Убеженской. Сам я проехал в Успенское».

Здесь, видимо, спутаны даты. Корниловцы и екатерино-дарцы из села Успенского выступили на правый берег Кубани 24 октября, но не 26-го. Если 22 октября «разбитый противник бежал», как пишет генерал Врангель на стр. 85, то — победные Корниловский и 1-й Екатеринодарский полки не могли же оставаться в ничегонеделании в селе Успенском ровно три с половиной дня, т. е. — полдня 22-го и потом полные дни 23, 24 и 25 октября?

1-я Конная дивизия все время действовала разрозненно, а полковник Топорков со своими полками — запорожцами и уманцами — действовал просто изолированно от дивизии. Мурзаев также. И если посмотреть на схему, то видно, что все три бригады дивизии действовали не только что в различных, но прямо в противоположных направлениях. После неудачной атаки Корниловского полка 24 октября оба полка, в тот же день, к ночи, вернулись в село Успенское, но не в станицу Убеженскую, до которой не дошли.

Неприятно звучит и фраза, что — «Полки могли двигаться лишь шагом». Конский состав тогда в полках был достаточно хорош, так как вся дивизия шла походом по своим родным станицам с богатым и гостеприимным населением, и всего было вдоволь как для казаков, так и для лошадей.

Не соответствует действительности и то, как пишет там же генерал Врангель, что — «Плохо одетые казаки окончательно застыли». В полку у Бабиева «не застынешь»... Да и в остальных полках так же. Боевой дух казачества в то время был очень высок. В психологии и офицеров, и казаков война шла освободительная, полная порыва, как и необходимости. Не ослабляло этих качеств у казаков порою не совсем умелое боевое руководство.

В дни эвакуации

Наш поезд переполнен ранеными. Со мной сидит подпоручик, «рядовой офицерского батальона» 1 -й пехотной дивизии генерала Казановича. Он легко ранен в ногу и был очень рад этому, чтобы «хоть немного отдохнуть в тылу», как он сказал. Но как он восхищается храбростью своего офицерского батальона!

«Наш батальон наступает с винтовками на ремне на одном плече, и красные этого не выдерживают, — говорит он, но добавляет: — Батальон несет очень большие потери. Я сам ранен глупо: шли в рост... когда лучше бы было сделать перебежки. Но офицерский батальон — это сталь, и поэтому — ничуть не страшно. Своих не выдадут, потому что — мы все офицеры», — закончил он. Я ему сочувствовал и вполне понимал все. Русская пехота всегда была доблестная, стойкая, но офицерские части — и должны быть в особенности таковыми. В полночь поезд с ранеными прибыл на станцию Кавказскую.

— Фед-дюш-ка... ты ранен?! — заголосила мать, и весь дом был поднят на ноги.

—Я ранен легко... и я с вами... чего же вы плачете все? — с улыбкой, но твердо говорю, чтобы прекратить эти ненужные слезы.

— Ну-да... но в тебя стреляли!., И могли ведь убить?! — говорит сокрушенно мать. А когда сказал, что я голоден, так как ел только вчера утром, то это сразу же оздоровило всех.

Я лечусь дома, хожу на перевязки в местную войсковую больницу и, когда стало легче, через неделю поехал в Ека-теринодар, по делам полка. В станице Усть-Лабинской находился громоздкий наш обоз 2-го разряда, а в Екатерино-даре имелась «полковая швальная мастерская» под начальством 60-летнего корнета Ярошева, богатого «мукомола», и помещалась в его собственном доме. От этой мастерской полку не только что не было пользы, но она и не имела связи с полком при его ежедневном походе и боях. Кроме того, корнет Ярошев на требование еще подъесаула Безладнова присоединиться к обозу 2-го разряда в Усть-Ла-бинскую просто игнорировал это распоряжение командира полка. Бабиев просил меня выяснить — что там?

В очень большом особняке с двором, в конце Красной улицы, недалеко от обелиска 200-летия Кубанскому Войску, на застекленной веранде второго этажа, три казака-корни-ловца шьют... дамские туфли.

— Кому Вы это шьете? — спрашиваю.

— Барыне... — отвечает старший.

— Какой барыне? — уточняю вопрос.

— Да жене нашего корнета, — с улыбкой поясняет он.

-— А где остальные мастера? — допытываюсь.

— Одни в городе, а некоторые в отпуску, — доверительно говорит старший.

Появился корнет Ярошев. Стройный, высокий, плечистый и очень любезный. Его лета и подстриженная борода с сединой совершенно не гармонировали с его чином. Разговор с ним был корректный и короткий. Он был рад познакомиться «со строгим полковым адъютантом», как он выразился. Но дело было не в адъютантстве. Он говорил, докладывал старшему офицеру полка, прибывшему с фронта и имевшему чин подъесаула. Тогда, в 1918 г. и в начале 1919-го, когда еще не было производств в следующие чины; когда многие старые офицеры по тяжким боевым условиям гражданской войны не могли принять в ней участие; когда офицерский состав нес большие потери убитыми и ранеными; когда сотнями на фронте командовали сотники и хорунжие, а полками даже подъесаулы — этот чин тогда считался очень солидным. Он говорил первым долгом о пройденном боевом стаже в Великой войне 1914-1917 гг., не говоря уже о законченном военном образовании. Доклад-оправдание корнета Ярошева меня не удовлетворил, работы его мастерской на пользу полка, конечно, не было. Результат же был таков: когда я вернулся в полк, Бабиев как-то смущенно спрашивает о моем разговоре с Яроше-вым. Я доложил суть разговора и «работы мастерской» и тут же задал ему вопрос — «а что?»

— Да, я получил слезливое письмо от корнета: он просит остаться с мастерской на месте. Он старый человек, ну я и ответил согласием, — сказал и как-то неловко улыбнулся.

2 февраля 1919 г. я принял в командование Корниловский полк. Тогда в полку были такие молодецкие офицеры-правдисты, как Васильев, Литвиненко*, Мартыненко, Лебедев, Лопатин, Дорошенко и другие, все старые корниловцы и знавшие все, что было в полку. Собрал их, поговорил и распорядился о присоединении «мастерской» к обозу 2-го разряда. Корнет Ярошев, по старости лет, сам ушел из полка, т. е. остался жить в Екатеринодаре в собственном доме, как жил и раньше.

Это было еще малое тыловое зло, но это было зло, которое нужно было уничтожить. Бабиев решил перевести обоз

2-го разряда из Усть-Лабинской в свою родную Михайловскую станицу. Должен подчеркнуть, что он всегда советовался со мной. На это я ему ответил, что «это нехорошо; будут разговоры в полку, что командир полка полковой обоз устраивает в своей станице по каким-то личным соображениям». При всей своей горячности и властности, Бабиев часто был очень сговорчив. Мои доводы он понял, и обоз был переведен в станицу Лабинскую. Там нашли «приют» многие. Потом полк несколько месяцев был на Маныче, вел бои, голодал, а его «полковое снабжение было за тридевять земель» и полку ни в чем не помогало. Об этом потом. Но по горькому опыту убедился, что в гражданской войне совершенно не нужен был обоз 2-го разряда, так как части питались «местными средствами» и его не видели.