Мы все молчим и переглядываемся, думая, кто же это сказал?

— Он не обижется... а только ему интересно знать, кто это был такой смелый офицер? — продолжал допрашивать полковник Науменко.

— Позвольте доложить, господин полковник? — вдруг говорит сотник Вася Зеленский, поднявшийся на ноги.

Все мы с нескрываемым любопытством подняли глаза на нашего скромного и доброго Васю. Науменко улыбается и говорит: ну расскажите, расскажите, как это было?

— Да как же! — начал он. — Мы уже отступали... силы нет! Вдруг скачет генерал Врангель и кричит: «Мо-лод-цы кор-нилов-цы — Впер-ре-од!» Мы, естественно, перешли в атаку, насколько позволяли кукуруза и подсолнухи, но... вновь захлестнулись. Вдруг я слышу крики красных — «лови!.. Лови генерала... иво мать!» Думаю, — дело плохо, — а вдруг и вправду поймают генерала! Ведь это был бы несмываемый позор для нашего полка... начальник дивизии попал в плен в радах Корниловского полка, и полк его не выручил! Да ведь это ужасно бы было!.. А нас так мало было кругом. Ну, я и решил действовать. Я так и сказал: «Ваше превосхо-

дительство, Вам здесь не место! Уезжайте вон отсюда!.. Иначе я Вас уберу силой!»

И Науменко, и мы все, выслушав все это, весело расхохотались.

— А право, молодец Вы, господин сотник, что так сделали. Это Вам делает честь. Генерал Врангель осознал свой промах. Но ему хочется только знать фамилию смелого офицера. И не бойтесь. Вам за это ничего не будет, — закончил с улыбкой полковник Науменко. Дивные прошлые времена, времена доверия, чести и полковой гордости...

«3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, на рассвете 18 сентября, должна атаковать противника с фронта. Одновременно я с дивизией и Офицерским конным полком должен был выйти в тыл противника, в районе станицы Курганной, и перехватить пути отхода красных между реками Чамлыком и Лабой», — так пишет Врангель (стр. 76).

«Недоволен я был и своей неудачной атакой. Части за мною не пошли. Значит, — они не были еще в руках, отсутствовала еще та необходимая духовная спайка между начальником и подчиненными, без которой не может быть успеха» (стр. 78).

В этих словах Врангеля есть правда. Генерала Врангеля полки не знали. К тому же — он был не в казачьей форме одежды, т. е. не в черкеске и папахе, как были одеты казаки. Начальник казачьей дивизии «в фуражке» не импонировал душе казака. Такова тогда была психология казачьей массы. К тому же — генерал Врангель вступил только «в первый бой гражданской войны», который совершенно отличается от психологии боя «внешней войны». В боях гражданской войны, в особенности в коннице, — мало «одних слов строевой команды». Кроме того, в приказе сказано было, что генерал Врангель «временно» командующий дивизией, о чем пишет в своей труде и генерал Деникин.

Все эти, казалось бы, маловажные факты были не в пользу его. И насколько он был поколеблен в своем первом и серьезном выступлении на поле брани гражданской войны, говорят его же собственные слова: «На душе у меня было мерзко. Операция, которая, казалось, неминуемо сулила успех, не удалась».

Для исторической точности должен отметить, что 2-й Офицерский конный полк тогда дивизии полковника Дроз-довского, приданный на время операции к 1-й Конной дивизии, полностью состоял из кубанских казаков и только офицерский состав его был из русской кавалерии. Все офицеры имели свою походную форму одежды, в гимнастерках и фуражках, казаки же, также в гимнастерках, но в папахах, на собственных лошадях и седлах и при своем холодном оружии. Все они поступили в полк добровольно, хотя и подлежали мобилизации по общему войсковому призыву. Полк был четырехэскадронного состава, силою около 250 шашек. Он был в отличном состоянии, так как, находясь при своей пехотной дивизии, не был так изнурен походами, боями и другими передрягами войны.

В течение гражданской войны я не раз спрашивал казаков: почему они поступили в части Добровольческой армии, а не в свои, кубанские? И всегда получал неизменный ответ: «здесь легче служить... всего вдоволь... не так «гоняют»... и солдатские офицеры нас очень любят и уважают». Ответ понятный. И почему им не уважать казаков, когда они прибыли к ним не только что на собственных лошадях и с вооружением, но и хорошо обученные строю, уже опытные в войне, как природная казачья конница.

На 2-й день после боя, сидя под скирдами соломы, полковник Науменко спрашивает всех нас о нуждах полка. В полку появилось много казаков с желудочными заболеваниями. Были чесоточные люди и лошади. Командующий полком подъесаул Безладнов просил отвести полк на отдых на несколько дней, чтобы казаки «хоть бы помылись». Науменко сам отлично понимал, как и отлично знал состояние полка, и обещал просить генерала Врангеля отвести полк в резерв, в станицу Петропавловскую, что и было сделано скоро.

Безладнов первопоходник и во 2-м Кубанском походе был законным командиром 2-й сотни, когда полком командовал Науменко. Взаимоотношения их были хорошие. Возможно — пользуясь этим, но, думаю, в силу своего прямо-

10 Елнсеез Ф. И.

го характера — Безладнов вдруг, как всегда, громко и грубо спрашивает полковника Науменко:

— А почему Вы все время назначаете наш полк в авангард да в авангард?

Все офицеры сочувственно посмотрели на него. А Науменко совершенно спокойно ответил:

— Потому что — полк носит шефство Великого человека, и он должен это оправдывать и чаще всех бывать в боях.

Наступило маленькое молчание. И Науменко, видимо, чтобы не давать в будущем поблажку подобным разговорам, добавил:

— А хотите, я буду назначать полк в прикрытие к обозам?

— Ну нет!.. Лучше в авангард! — смущенно и покорно ответил Безладнов, и все мы рассмеялись.

В последнем бою полк понес большие потери и, главное, бесплодно. Видимо, это и толкнуло Безладнова как-то сделать протест своему ближайшему начальнику, к которому тогда все относились с большим уважением.

Полковник Науменко поделился со своими корниловцами, что Кубанское правительство вызывает его в Екатеринодар для переговоров о занятии одного важного поста. И коща дня через два-три полк прибыл в Петропавловскую, его он там не застал: полковник Науменко выехал в Екатеринодар.

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

Корниловский полк, прибыв в станицу Петропавловскую, разместился по квартирам в северной ее части. Штаб полка занял кирпичный дом богатого казака у большой площади. При доме хозяйственный двор с фруктовым садом. Войдя в станицу, меня удивило то, что много хлеба было еще не обмолочено, стояло в громадных «одонках», уже побуревшее и проросшее от дождей зелеными побегами.

Главнокомандующим красными войсками Северо-Кавказского края был сотник Сорокин, коренной казак этой станицы, принадлежавший к довольно хорошему казачьему семейству. И вот, свой родной казак, с таким высоким, хотя и «красным положением» — он, конечно, имел авторитет в умах станичников, а главное — силу, власть. Уходя из станицы, он мобилизовал молодежь и увел ее с собой. За ними потянулись и некоторые семьи. Вот почему и брошен был хлеб на гумнах и во дворах необмолоченным, над которым казак трудился целый год и теперь бросил на произвол судьбы. Через станичный сбор генерал Врангель распорядился обмолотить его на выработанных процентных началах — одна часть в пользу работавших, а другая — в пользу станицы.

В военной исторической печати часто встречалось, что всеми красными войсками командует «фельдшер Сорокин», т. е. — не офицер и человек без образования. Сорокин окончил Екатеринодарскую войсковую военно-фельдшерскую школу. Она помещалась на Почтовой улице у самой Крепостной площади, т. е. в самом центре старого Екатеринодара, где когда-то стояли «курени для сиромы» при переселении былых запорожцев на Кубань, что говорит о ее значимости в войске. Это было закрытое учебное заведение с военным укладом жизни.

Для поступления в школу требовался конкурсный экзамен для казачат, окончивших станичные двухклассные училища. Курс в ней четырехгодичный. По окончаний школы они назначались старшими фельдшерами в свои кубанские полки и пластунские батальоны как помощники врачей и назывались — «классными фельдшерами», в отличие от «сотенных фельдшеров». Они носили погоны вольноопределяющегося «с витейками», значит, приравнены по образованию к 4-м классам гимназий и реальных училищ и — две нашивки младшего урядника. На левом рукаве черкески — большой галунный угол до локтя, основанием у конца рукава. Последовательно они получали следующие звания, до погон подхорунжего и потом, по удостоению, производились в первый чин военного чиновника — коллежского регистратора (серебряный погон с одним просветом и одной звездочкой). Все это шло по медицинскому ведомству.