— Что будет?

Я ему говорю:

— Ничиво... пойдешь домой.

Через некоторое время казаки в полку говорят, что «казаков расстреляли», и начали казаки волноваться и говорить, что «это не хорошо... почему расстреливают?!»

После я узнал, что мой сослуживец был жив. В ночь на 8 октября, как пишете Вы, господин полковник, стали готовиться к наступлению. Перед этим — был послан разъезд в шесть казаков, в том числе и я. Когда мы подъехали близко, то увидели, как один верховой на лошади разъезжает перед окопами и слышен гомон. Наш старший разъезда, урядник, говорит нам:

— Я отъеду в сторону и выстрельну.

Мы ему говорим, что «не надо». Но он не послушался, отъехал и дал один выстрел. В ответ — красные нас засыпали пулями, но нам ничего, а в штабе были раненые. После этого пошли в наступление. Я был во второй шеренге, и командиры сотен все время говорили казакам: «братцы — держитесь, не бойтесь и не падайте духом и назад не убегать!» И когда дошли до первых окопов они были пусты. Также были пусты и вторые, и третьи. Большевики ушли, и мы ночью вошли в станицу Урупскую. Наш

4-й взвод остался возле мельницы, где была переправа через Уруп.

На рассвете нас обстреляли. Мы дали им ответ, и они замолчали. Сколько мы стояли в Урупской, я не помню, но когда перешли Уруп, это было ночью, был большой ветер. Шли мы по направлению станции Коноково и догнали отступающую красную армию. Полковник Топорков начал кричать — «сдавайте оружие!.. Бросай винтовки!» — и они начали бросать их. Но подошла другая колонна красных и, узнав в чем дело, комиссар кричит: «товарищи!.. В цепь... пли!» — и они как «врезали», но не знают куда, потому что было темно. Мы сразу назад. Немного отошли, остановились и стояли в чистом поле до утра. И как только занялась заря, — тронулись вперед. Поднявшись на бугорок, видим, как на ладони — красные отходят цепью к Кубани. Топорков остановил бригаду и говорит командиру 3-й сотни: «пошлите взвод казаков, чтобы красные сдали оружие». Послан был наш 4-й взвод.

Когда мы, не доезжая 50 саженей, остановились, — они смотрят на нас, отходят, но не стреляют. Взводный крикнул — «сдавай оружие!» — они как «всыпят» по нам... Было ранено два или три казака; но тут бригада бросилась в атаку и многих там забрали в плен, и много их осталось в Кубани. Когда мы стали подходить к железной дороге, из Армавира шел поезд и командир сотни кричит взводному

4-го взвода — «пошлите казака узнать — кто это такой?»

Взводный посылает меня. Подскакав к поезду шагов на сто, кричу — «кто такой?» Отвечают: «2-й Офицерский полк!» — тогда только у меня отлегло в сердце, но они спрашивают — «а это кто?» Я отвечаю — «дивизия генерала Врангеля!»

Не доходя станции Коноково, выстроился 1-й Запорожский полк. Приезжает генерал Врангель, здоровается с полком и хвалит запорожцев «за храбрость». А ему казаки в ответ, что говорил: «не буду с Вами здороваться... и ругал нас, а сейчас хвалишь и здороваешься!» А он проезжает и смеется.

В храм Войсковой славы

19 октября 1918 г. Корниловскому полку приказано спешно переброситься из станицы Урупской в Безскорб-ную. Запорожцы и уманцы оставались в Урупской. В Без-скорбной были екатеринодарцы, линейцы и черкесы.

Время было послеполуденное. Наш полк шел переменным аллюром вдоль левого берега Урупа. Стоял сухой солнечный осенний день. Полк с песнями вошел в Безскорб-ную. Во главе полка шла моя 2-я сотня певучих казаков незамаевцев и калниболотцев. Временно сотней командовал сотник Друшляков. Бабиев весь пылал от восторга, вступая со своим храбрым полком во вторую станицу своего Лабинского отдела, где его очень многие знали.

Полковник Бабиев не только понравился полку, но и сразу же очаровал всех. Казаки сразу же оценили его и увидели в нем настоящего орла-командира. Когда он подъезжал к полку, чтобы поздороваться — полк невольно принимал молодецкий вид, «ловил глазами его» и ждал только его «слова», чтобы громко, молодецки, вдохновенно — ответить:

— Здравия желаем, господин полковник!

На своем светло-рыжем, лысом, белоногом коне, веселом и прытком, широкими аллюрами — к полку он подлетал всегда наметом. Быстро, сноровисто остановив коня, в три-пять прыжков и, взяв левую руку под козырек, — он, своим зычным, чуть хриповатым голосом, при этом кивнув головой вверх так, чтобы его голос прошел поверх голов строя, — он будирующе пронизывал полк:

— Здорово, молодцы корниловцы!

И после их ответа, поведя глазами по сотням, — уже весело, с улыбкой произнесет слова команды, словно рассказывая:

— Справа «по три»... головная сотня, шагом ма-арш!

Во всем этом чувствовалась большая опытность, знание

души казака, знание как к ней подойти, чтобы ее, надорванную, — только бодрить и бодрить. Полк втянулся в главную улицу Безскорбной. Головная 2-я сотня, запевая по-полко-вому в два голоса, с воодушевлением гаркнула в сорок песенников двухшереножного конного строя:

Ты Кубань, ты наша Родина, вековой наш Богатырь!

Многоводная, раздольная — разлилась ты вдоль и вширь...

Жители станицы, услышав родную песню в столь мощном исполнении, бегут к воротам и плетням. Старые казаки снимают папахи, детвора бежит и визжит от радости, а наши родные казачки-страдалицы, облокотившись на заборы, рыдают радостными слезами. Идет казачье войско, идет, спешит к ним на помощь, для защиты от этих изуверов-большевиков, которые еще занимают позиции на правом высоком берегу Урупа. 33-летний Бабиев, сам по рождению и по службе кровный лабинец — он весь горел горделивостью и не успевал откланиваться своим родным лабинцам, тепло улыбаясь в свой жесткий, торчащий вверх ус.

Неожиданно для нас у парадного крыльца одного дома появился наш командир бригады, полковник Науменко.

Он только что вернулся из Екатеринодара, отсутствуя около месяца. Бабиев немедленно же скомандовал полку «смирно» и с рапортом подскакал к нему. Настроение у всех было повышенное, победное. Науменко здоровается с каждой сотней, благодарит за отличную боевую работу и сам радостно улыбается, встречая свой храбрый полк. Офицерам полка, которых он отлично знал всех в лицо и по фамилиям, — он делает приветствия отдельно, также мило улыбаясь.

Пропустив полк, — он прощается с нами, и мы, широким наметом обогнав все сотни, стали вновь в голове полка. Песни воодушевленно продолжались. Построив полк на церковной площади в резервную колонну, Бабиев нажал коленями на тебеньки седла, резко подлетел к молодецкой

2-й сотне, поблагодарил за песни и добавил:

— Это, братцы, есть наш войсковой гимн... и его надо петь только в торжественных случаях!

Геройский Бабиев был прав, но здесь он ошибся: полк входил в освобожденную свою кубанскую станицу, и это уже и был торжественный случай.

20 октября Корниловский и 1-й Екатеринодарский полки, под командованием полковника Науменко, пройдя вброд Уруп, заняли высокие бугры широкой долины Урупа. 1-й Линейный и Черкесский полки, под командованием полковника Мурзаева, двинулись восточнее, на село Козь-минское, находившееся между Коноково и Невинномыс-ской. 1-й Запорожский и 1-й Уманский полки полковника Топоркова вели бой севернее Урупской. Штаб 1-й Конной дивизии и сам генерал Врангель находились в Безскорбной. Красные, пропустив на бугры бригаду Науменко, скоро перешли в наступление и сбили наш левый фланг екатерино-дарцев, которые спустились обратно в долину Урупа. Положение Корниловского полка было достаточно твердое. Науменко все время находился при Корниловском полку. Писать донесение было некогда, и он спешно командировал меня к генералу Врангелю, чтобы доложить обстановку и если можно — прислать помощь. Врангеля я нашел на площади станицы, и взволнованным. Я тогда еще не знал, что бригада Мурзаева уже была отброшена красными до самой станицы. На мой доклад о помощи бригаде Науменко он указал на свой конвой и ответил: «Это весь мой резерв». Но то, что Корниловский полк еще твердо занимает свои позиции, — он просил меня передать Мурзаеву.