Я слегка растерялся: «На этой дивной даче?.. И с феями?» Над воротами дачи, на голубом фоне, золотыми крупными буквами, красуется надпись — «Светлановка».

В конном строе первая полусотня входит в этот двор-сад, а вторую полусотню урядник-квартирьер ведет куда-то вверх.

Я осматриваюсь: справа «службы», а в глубине двора, за цветочными клумбами — маленький дворец. За ним лес, уходящий к озеру. Наши феи уже здесь. Одна из них, лет 15, с острыми черненькими глазенками, очень живая, все время находящаяся в каком-то восторженном движении, приблизившись к моему беспокойному белому кабардинцу и заглядывая мне в глаза, быстро бросает:

— А для Вас, господин офицер, комната отведена на даче Калерии Ивановны.

— Спасибо, спасибо! А кто такая Калерия Ивановна? — спрашиваю я это наивное дитя.

— А она — владелица этой дачи... хотите, я проведу Вас к ней? — отвечает она.

Разместив сотню, отдаюсь в распоряжение феи. Мы проходим цветочные клумбы, раскинутые террасками книзу, и на пороге роскошной виллы — вижу блондинку лет 30, пикантно одетую по-парижски, в высоких полусапожках коричневой шевровой кожи, плотно зашнурованных до пол-икры. Рядом с ней десятилетняя девочка, видимо, дочка, и гувернантка. Мило улыбаясь, она произнесла внятно и любезно:

— Господин офицер... Здравствуйте! Очень приятно, что Ваши казаки будут стоять у меня. Позвольте познакомиться? Для Вас уже отведена комната. Я покажу ее Вам сейчас.

Так встретила меня хозяюшка этой роскошной дачи, Калерия Ивановна Светланова, супруга инженера Петра Семеновича Светланова в селе Ууси-кирка. Мы входим с нею в большой кабинет с очень высоким потолком. На стенах его средневековое вооружение — мечи, панцири, металлические сетки. А у входа в него, у двери — в два роста человека средневековые рыцари, закованные в броню. Потом, по ночам, проходить мимо них было немного жутко.

— Господин офицер, Вы голодны! Мы сейчас закусим, а вечером из Питера приедет муж, и мы будем вместе ужинать, уже как следует, — говорит она.

Вечером, как и всегда потом ежедневно, прибыл ее муж. Познакомились и сразу же подружились. Ему лет 35. Среднего роста красивый брюнет, добрый, остроумный, у которого «царицей дома» была его жена, отличная пианистка. Дом Светлановых богатый и гостеприимный. У них гостят дочки его друзей-инженеров, вот «эти феи». За столом у них всегда не менее десяти человек. Меня хозяюшка посадила «навсегда» возле себя справа. За столом всегда очень оживленно, так как все остроумны, веселы и хорошо воспитаны. Разговор у них льется рекою. Они очень рады прибытию казаков, т. е. «боятся солдат, а у казаков — всегда порядок», без лукавства и лести говорят они.

Здесь очень много богатых русских дачников-собствен-ников. Имеется и православная церковь. Все гостеприимны и с удовольствием разместили у себя наших офицеров «на полный пансион».

От Правления Совета Союза Казачьих войск из Петрограда пришло приглашение: «Командировать от дивизии одного офицера и казака для участия в торжественных похоронах донских казаков, погибших в Петрограде при подавлении большевистского восстания 3-го и 5-го июля сего года». Полковые комитеты собрались в расположении 1-го Таманского полка. Старший в чине, председатель полкового комитета 1-го Таманского полка, подъесаул Демяник, не мудрствуя, сказал:

— Ты, Федор Иванович, холостой... вот ты и поезжай в Петроград и возложи венок от нашей дивизии.

Вася Демяник недавно женился на голубоглазой Марусе Мазан. Ее отец, старый таманец, и в Асхабаде заведовал конюшней, кажется, государственной, с чистокровными жеребцами текинской породы. Я Марусю знал. Довод молодожена был мне понятен.

С младшим урядником своей сотни Фоменко (станицы Новопокровской) на Выборгском вокзале в Петрограде беру извозчика, чтобы ехать в Совет Союза Казачьих войск. Фоменко ни за что не хочет сесть рядом со мною в фаэтоне, считая это совершенно недопустимым по воинской дисциплине. Мои уговоры ни к чему не привели.

— Тогда я Вам приказываю, Фоменко, сесть рядом со мною! — говорю ему.

— Слушаюсь, господин подъесаул! — смущенно произнес он, покрутил головою, улыбнулся и несмело сел на заднее сиденье небольшого фаэтона «в дуге с пристяжной». Таковых, как этот младший урядник (не учебнянин), было много тогда у нас в полку. Им революция была просто непонятна и неприятна.

Мы катим по Невскому проспекту. На нем очень много праздно гуляющей публики, и, как нам показалось, она была в каком-то восторженно-повышенном настроении. Но, к своему удивлению, мы увидели, как на всех углах стоят донские казаки в новенькой форме при красных лампасах на широких темно-синих шароварах, в своих войскового цвета фуражках, при шашках и... продают газеты.

Мы с Фоменко делимся своим негодованием на донских казаков, которые в своей якобы революционной распущенности дошли до последнего падения, торгуя газетами. Наш извозчик остановился у решетчатых железных ворот. Здесь был въезд во двор института, где помещался Совет Союза Казаков. Но у ворот стоит также бравый донской казак, в полной форме и при шашке и... продает газеты.

— Что ты братец, делаешь?.. Почему продаешь газеты? И не стыдно ли тебе? — спрашиваю его с грустью.

Стройный блондин с прямым красивым профилем, урядник Фоменко, в черкеске и при шашке стоит со мной рядом, готовый исполнить немедленно же всякое распоряжение своего командира сотни. А молодецкий донец «с усами» и с пышным чубом из-под цветной фуражки, взяв под козырек, докладывает мне:

— Господин подъесаул... Совет Союза Казачьих войск выпустил специальный номер газеты под заголовком «Вольность», посвященный памяти наших донских казаков, погибших здесь при подавлении большевистского восстания 3-го и 5-го июля... и для распространения его выслал большой наряд казаков по городу, причем — весь доход пойдет на помощь семьям погибших казаков.

Выслушав этот бойкий рапорт — у меня свалилась гора с плеч и я радостно обнимаю молодецкого донского казака и закупаю у него всю кипу еще не распроданных газет для своего полка.

Мы в здании женского института. Там много казачьих делегатов. Нас направляют в отдел, где встречаем делегатов с родной Кубани, так сейчас далекой от нас. Они крепко жмут нам руки и буквально не знают, куда нас посадить от радости. Мы ведь от строевой кубанской дивизии и из далекой для них Финляндии!.. Член Войсковой Рады Петр Макаренко*, высокий стройный красивый брюнет с густыми усами в черном учительском мундире с петлицами по бортам и с золотыми пуговицами — он особенно внимателен к нам. Говорит он только по-черноморски. Подошел сотник-пластун в длинной черкеске, и Макаренко представляет его мне, отрекомендовав: «сын нашего Бардижа»*. После обмена мнениями — нас просят пожаловать завтра в Казанский собор, где уже стоят гробы с останками погибших казаков.

Оставшись один, я читаю этот специальный казачий номер газеты. Весь номер посвящен событиям по подавлению «первого большевистского восстания в Петрограде» с подробностями — как погибли казаки. Там было помещено прекрасное стихотворение сотника Калмыкова — «Казачий чуб...». Зачарованный стихотворением, задевшим все струны моей молодой казачьей души, я выучил его наизусть. Вот она, кровавой славою покрытая и казачьими костями усеянная — История Казачества в стихах:

Казачий чуб, казачий чуб -— густой, всколоченный, кудрявый... Куда под звон военных труб — ты не ходил за бранной славой? Какие берега морей, какие горы, степи, дали —

Тебя — красу богатырей -— еще ни разу не видали?

Была далекая пора, когда, влекомый буйным зовом,

Под многогрудное «Ура!» — ты гордо вился над Азовом!

Твоя широкая душа, не зная грани и предела,

За берегами Иртыша, за Ермаком ходила смело!

И твой протяжный звонкий «гик», твой гордый голос исполина, При хладном блеске острых пик — слыхали улицы Берлина!