И это показалось так непривычно для нашего скромного штаба полка, состоявшего всего из двух лиц — командира полка и адъютанта. Но меня это радует. И Артифексов, и Налетов считались отличными офицерами, которых Бабиев знал еще с мирного времени и с которыми дружил доверительно и давно. Все трое были молоды, чуть свыше 30 лет каждый. В полку словно просветлело: не было и одного офицера, даже в чине есаула, и вот теперь — сразу три полковника, молодых, энергичных, доблестных.

Есаул Асеев немедленно же уехал в свой 1-й Екатерино-дарский полк. Бабиев просит меня писать «свой первый приказ по Корниловскому полку». Под его диктовку я написал о вступлении его в командование. Дальше сделал обращение ко всем чинам полка, призывая их к рыцарству, вкладывая в это слово — понятие о боевой доблести. Приказ был закончен следующим девизом борьбы против красных — «За Великую Свободную Россию». Дальше шли назначения: а) Полковник Артифексов — помощником командира полка по строевой части, б) Полковник Налетов — помощником командира полка по хозяйственной части, в) Зауряд-лекарь Александров — полковым врачом.

Закончив это писание под его диктовку при полном молчании всех офицеров, докладываю ему, что я принял временно адъютантство по случаю гибели в бою есаула Удо-венко, и прошу отпустить меня в строй, в свою 2-ю сотню. Но он и слушать не хочет об этом... он сам мало понимает в переписке, ее не любит и ему нужен опытный адъютант, в особенности на первых порах, когда он совершенно не знаком с положением дел в его новом полку.

— Нет и... нет! — с дружеской улыбкой подчеркивает он. Я его понимаю, но меня это не устраивает, почему подчеркиваю в своем докладе, что остаюсь только «временно», о чем и прошу повторить «приказом по полку», что при первой же возможности — перейду в строй. Бабиев курит, сильно затягиваясь, дымит папиросой, улыбается, соглашается. Я верю ему, даю свою адъютантскую подпись в этот новый приказ по полку, но события не изменили моего положения до самого дня ранения 24 октября того же года и моей эвакуации. Это было под вечер 13 октября 1918 г., в станице Урупской Лабинского отдела.

У Бабиева прострелена кисть правой руки там, где сходятся все четыре пальца, переходя в ладонь. Все соединяющиеся косточки (фаланги) — раздроблены. Кисть руки сильно изуродована. Все пальцы правой руки — торчат вперед мертво, не сгибаются. Чуть работает только большой палец; между ним и мертвым указательным пальцем — он зажимает папиросу. Здоровается и отдает честь он левой рукой, что ему, как признанному герою, очень идет.

В тот же вечер, под его диктовку, пишу письмо его родителям в Екатеринодар. Он сообщает им о благополучном прибытии в полк и что случайно, но легко ранен и посылает эту пулю, прося взять ее в золотой ободок, с золотою же цепочкой, чтобы носить на груди «как жетон». На ободочке просит выгравировать следующее: «13-я. 13. 10. 1918 г. Урупская», что означало: 13-е ранение, 13 октября 1918 г., станица Урупская. Все это он диктует в присутствии своих помощников, дружески шутит со всеми, часто курит, и всем нам было так тепло и приятно на душе. Письмо подписывает левой рукой, каракулями: «Ваш сын, Коля Бабий».

На второй день, 14 октября, всем полковым штабом выехали осмотреть позиции. Я любовался нашим новым командиром. Он очень импозантен в седле. На нем легкая «дачко-вая» черкеска цвета верблюжьей шерсти, черный бешмет, небольшая черная каракулевая папаха. Кинжал и шашка в черных ножнах, рукояти которых — слоновой кости. Как всегда — он в ноговицах и чевяках. Под ним очень нарядный, высокий, рыжей масти, лысый и ноги «в чулках» — хороших кровей конь, веселый и прыткий.

Бабиев сидит в седле глубоко, легко, свободно и нарядно. Коня он держит «на длинном поводе». Он весь так и просится на картину, как образцовый офицер-наездник Кавказских казачьих войск. Все в нем и на нем скромно, изящно и красиво. Легкое седло «калаушинской работы», к нему — белый прибор. Ремни — словно шелк. Как настоящий строевой офицер с Турецкого дикого фронта, на котором всегда была нужда, когда мы порой днями не видели своих денщиков с нашим офицерским вьюком, — у него в тороках неизменная бурочка. Под ней маленькие ковровые кавказские сумы для белья, туалетных принадлежностей, запасные бриджи и чевяки.

У полковников Артифексова и Налетова нет собственных лошадей и седел. Они идут на казачьих, отчего Бабиев выглядит еще более импозантным.

15 октября красные прорвали фронт в стыке нашей 1-й Конной дивизии и 1-й пехотной генерала Казановича, в районе хутора Абдурахманова, который находится между Армавиром и станицей Урупской, и переправились на левый берег Урупа. Корниловцы, запорожцы и уманцы, под начальством полковника Топоркова, сосредоточиваются к месту прорыва и сбрасывают пехоту красных назад, на правый берег Урупа. В этом месте левый берег Урупа высокий, а правый совершенно низкий. Здесь нет долины для реки, почему наша конно-горная батарея, с высокого берега, удачно преследует красных. Корниловские сотни быстро переходят речку и втягиваются в пеший бой. У казаков мало патронов. Они их экономят. Красные же засыпают обстрелом. И, несмотря на это, — передовые сотни корниловцев заняли пологие курганчики, на которых можно укрепиться. По редкой кукурузе быстро скачем с Бабиевым к этим курганчикам-бугоркам, которые особенно обстреливаются красными. Острый короткий «цок» пуль неприятен... У курганчика, где лежит головная цепь казаков, мы быстро сбросились с седел.

Под рой пуль его конь взвился на дыбы. Мой вестовой, казак Ермолов, дико вскрикнул, схватился за левый бок и согнулся. Ближайшие казаки в цепи подхватили Ермолова и наших лошадей и быстро отвели в низину. Оказалось — пуля рикошетом, боком, ударила Ермолова под самое сердце, но, — пробив черкеску, — остановилась у бешмета. Одна из пуль перебила повод уздечки у Бабиева. Такие бывают странности в боях.

Лежим под курганчиком. Нельзя даже наблюдать за боем, так как нельзя поднять головы. Перестрелка идет редкая, но меткая. Красные и казаки стреляют только наверняка и в тех, кто поднимет голову. Поле ровное, красные не далее как в 400-500 шагах от нас и ружья врага несут нам смерть. Подняв голову, — убит наповал прапорщик Шевченко, и его нельзя вынести. Это действует неприятно на всех. Бабиев часто поглядывает на наших лошадей, находящихся в низине. Я это замечаю.

— Не люблю я боя в пешем строю... в нем я чувствую себя беспомощным, — какбы с извиняющей откровенностью и с улыбкой говорит он. И я его понял.

В Турции, против курдов — было совсем не то, что вот здесь, против храбрых русских солдат, хотя и красных теперь. Там — наскок, гик. Часто били по их воображению, а здесь — они нас берут «на мушку». Там мы превосходили качеством своего оружия противника — курдов, и наша родная малокалиберная трехлинейная винтовка была «царицей стрельбы». У казака была полная уверенность, что из нее он «достанет» противника, а тут у него всего лишь 5-10 патронов, тогда как у красных неисчислимые запасы их.

К тому же — сегодня Бабиев впервые в бою гражданской войны, в настоящем жестоком пешем бою, который продолжался весь день. Скоро тяжело был ранен командир 1-й сотни сотник Васильев, тут же у курганчика. В командование сотней вступил только что прибывший в полк по-еле излечения от ранения сотник Поляков*. Ровно через месяц будет убит и он...

Полки заночевали на позициях. Утром 16 октября, обнаружилось, что красные отошли. По горячим следам, в конном строю, широким фронтом полки двинулись вперед и к обеду заняли хутор Стасикова. Это очень богатый хутор крестьян, хотя и небольшой. Он находится также между Армавиром и Урупской, но ближе к железнодорожному полотну. Кругом море высокой кукурузы. Пройдя хутор, обнаружили красных и вступили с ними в бой.

Условия были не в пользу казаков: полки в конном строю по густой и высокой кукурузе, а против них три сильных цепи красных, фланги которых скрываются где-то в кукурузе на горизонте, неуязвимые от нашего огня и шашечного удара. Нудный и безрезультатный был бой в этот день. В нем наш полк понес заметные потери. Тяжело ранены полковник Артифексов и командир 3-й сотни подъесаул Черножуков. Оба ранены в ноги. Слепые ранения, т. е. — пули остались внутри. Их отправили на хутор Стасикова, куда к ночи отошел и полк. Они ночуют при штабе полка. Оба крепятся и держатся молодцами. Артифексов не может снять сапог с раненой ноги. Сапог затек кровью, и нога онемела. Утром их отправили на хутор Абдурахманова и дальше в Екатеринодар. С ними едет и полковник Налетов, в глубокий тыл, чтобы привести в порядок обоз 2-го разряда и расквартировать его в станице Лабинской.