«В первые же дни прибытия моего в дивизию — я повесил несколько мародеров», — пишет Врангель на стр. 81.

«Заречные аулы жестоко пострадали от большевиков. Некоторые аулы были выжжены дотла. Много черкесов расстреляно и замучено. В одном из аулов несколько десятков черкесов были живьем закопаны в землю», — пишет он же на стр. 80.

Такова действительность по книге и... в жизни.

По хозяйственным делам полка часто вижусь с помощником станичного атамана, приказным Сорокиным. Он родной брат главнокомандующего красными войсками Сорокина, и лицом похож на него, только совсем не щегольский казак, но очень услужливый, умно услужливый, по-деловому и не заискивающий.

— Не родственник ли Вы его? — спрашиваю вначале.

— Родной брат... только младший, — молодецки отвечает он.

Чтобы точнее узнать о его брате, — почему он пошел с красными — я подкупаю его тем, что говорю:

— Ваш брат, сотник 3-го Линейного полка, был со мной в одной дивизии, и я хорошо его знаю. Расскажите, — почему он у красных?

И брат отвечает:

— Он тщеславен... только из-за этого и ушел к красным. Но он большой казак. И когда брат с войсками уходил из станицы, я спрятался, чтобы он не захватил и меня с собой. Станица же его любит. И вот, как пример, меня, его родного брата, избрала помощником станичного атамана, хотя я имею только чин приказного, — рассказывает он, совершенно не смущаясь, и вижу, бесхитростно.

Вот такова голая действительность, под которую никак нельзя подвести «сухой закон». И этот приказный, помощник станичного атамана, очень много помог полку в доставке фуража и довольствия.

До войскового праздника оставалось четыре дня. Мы уже предвкушали его, как вдруг, рано утром 1 октября, из штаба дивизии, прискакал офицер-ординарец с приказанием от генерала Врангеля: «Корниловскому полку спешно, переменным аллюром, двигаться на станицу Михайловскую. Красные снялись ночью с позиций, оторвались от нас и отступили неизвестно куда».

Прочитав это, Безладнов мрачно произнес: «прос-спа-али...» и выругался грубо. Трубач трубит тревогу. Сотни, ничего не зная, бросились седлать. Ординарцы поскакали к своим сотенным командирам со словесным приказом — «п о х о д»! Все перевернулось вверх ногами...

Широкой рысью отдохнувших коней, поднимая клубы пыли, несется полк к Михайловской. До нее 12 верст. Мы в станице. Генерал Врангель со своим штабом уже там, прибыв на автомобиле. На улицах толпы народа. На лицах всех ликующая радость. Ласковыми глазами, полными любви, встречают они наш полк.

На площади, у станичного правления, стоит сотня конных черкесов, состоящая из пожилых и богатых стариков.

Они добровольно конвоируют генерала Врангеля, который находится в станичном правлении. На нас черкесы смотрят восторженно, веря в нашу силу. Из станичного правления выходит Врангель, бодро здоровается с полком и приказывает переменным аллюром, через станицу Курганную, двигаться в станицу РодниковскуЮ:

Не задерживаясь, полк немедленно двинулся. Безладнов вновь зло и «густо» ругается. Это была его привычка. Выходит, что красные оторвались от нас более чем на 40 верст, и мы об этом ничего не знали.

Приведем здесь выдержки из генерала Деникина: «В ночь на 1-е октября арьергард Михайловской группы красных, взорвав мост у Кош-Хабльской переправы, стал отходить в направлении станицы Урупской. Это обстоятельство побудило перейти в решительное наступление все три наши левобережные дивизии. Генерал Врангель, опрокидывая арьергарды красных и догоняя главные силы его, в 1-й же день прошел до 50 верст, следуя на Урупскую и Без-скорбную» (Очерки Русской смуты, т. 3. стр. 226).

А вот что пишет об этом генерал Врангель: «В ночь на 1-е октября я получил донесение от командира 1-го Линейного полка полковника Мурзаева, что противник взорвал железнодорожный мост в тылу Кош-Хабльской переправы и что неприятель оттягивает свои части на правый берег Лабы. Я немедленно сообщил об этом на сторожевые участки, приказав войскам — при первых признаках отхода противника — перейти в решительное наступление.

Сделав все необходимые распоряжения, я на автомобиле, в девять часов утра, выехал в станицу Михайловскую. На площади меня уже ждали старики с хлебом-солью. Огромная толпа запрудила площадь. Когда я говорил с казаками, — многие плакали. Большевики, уходя, забрали с собой из станицы заложников.

1-го октября был днем местного Храмового Праздника. Я присутствовал на службе, которая была особенно торжественна и трогательна. Молились на редкость искренно и горячо. По окончании богослужения я вышел на площадь, куда к этому времени стали стягиваться линейцы и черкесы».

Здесь генерал Врангель путает: это был Корниловский полк и та громоздкая сотня черкесов-стариков, которая прибыла его сопровождать. Линейный и Черкесский полки стояли на позиции против Кош-Хабльской переправы, и, ясно, оба полка двинулись за противником, но не пошли назад, в станицу Михайловскую. Эта ошибка Врангеля подтверждается тут же его следующими строками: «На левом фланге бригады построился под зеленым знаменем отряд стариков-черкесов залабинских аулов. Командовал отрядом старик-черкес Шавгенов, богатый коннозаводчик» (Белое Дело. т. 5. стр. 79 и 80).

На небольшой станичной церковной площади Корниловский полк с пулеметной командой, около 500 всадников, производил впечатление большой силы. Правее полка, под углом, действительно стояла сотня стариков-черкесов, о которых пишет Врангель. Мною же это пишется для войсковой истории, тем более о Корниловском полку Врангель ничего не упоминает, хотя и здоровался с ним и дал полку следующее боевое распоряжение. По этим двум выпискам высших генералов, наших военачальников, видно, что мы «упустили отход красных».

Полк шагом идет по станице. Везде на улицах, у дворов, много радостно взбудораженного народа. Навстречу нам идет бородатый казак лет 45 — мрачный, злой, со смятой бородой, в расстегнутом бешмете. Вид у него был таков, словно он, проснувшись утром, увидел, что у него все его хозяйство разрушено ночными грабителями. Почему он, указав рукой на изломанные деревья станичного садика, говорит зло:

— Подлецы... что сделали с деревьями... разбойники, — чем выражал весь свой гнев на красных, видя нас, белых, его освободителей. Но вдруг я слышу от Безладнова в сторону старика:

— А отчего Вы их не выгнали отсюда?.. Да еще кормили их...

До станицы Курганной 12 верст. На нее идет широкий пыльный шлях. Вошли в станицу. Жители высыпали на улицу и радостно смотрят на нас. Некоторые плачут, другие радостно приветствуют, давая казакам хлеб и фрукты.

— Што — дождались, сукины сыны? А где ваши молодые казаки?.. Ушли с красными? — вдруг зло бросает Без-ладнов в большую группу старых казаков и баб, стоявших у ворот. Я буквально оторопел от этих его слов.

— Да-да!.. Сукины сыны... все ушли! — вдруг вторит ему едущий рядом с нами бородатый подполковник, командир конно-горной батареи, не казак, приданный к нашему полку.

Это меня так взорвало, что я тут же им обоим выразил полное свое негодование. Они ничем не реагировали и мы дальше следовали молча.

Не задерживаясь нигде и не встречая красных, полк вошел в станицу Родниковскую. Мы прошли уже около 50 верст. Солнце клонилось к своему закату. Врангель на автомобиле обогнал нас и был уже в станичном правлении. Где были в это время полки нашей дивизии, мы не знали.

Полк выстроился на церковной площади. Она заполнена была народом. Красные еще ночью ушли отсюда, и население станицы как бы не верило, что к ним пришли те «белые», которых они так давно и горячо ждали. Тут же, совершенно рядом, очень низким берегом, поросшим кугою и камышем, — протекала Лаба. Ее заводь с порослями была так характерна для казачьей станицы былого Кавказского линейного войска. У станичного правления бурлили старики: кто-то из них, сегодня, сейчас, будет «за атамана станицы».