Казак Петр Маглиновский. Он прибыл в полк в 1916 г. и приходился родным братом хорунжему Ивану Маглинов-скому*. Они казаки станицы Брюховецкой Кавказского отдела, но Черноморского полкового округа. Богатой семьи. Отец, войсковой старшина в отставке, имел офицерский участок земли в юрте своей станицы. Несмотря на это младший брат не захотел учиться и был уволен из кадетского корпуса, не получив и прав вольноопределяющегося 2-го разряда. Хорунжий Маглиновский о брате отозвался как о «лентяе и шалопае», но, любя его, просил меня «нашяды-вать» за ним, так как сам он находился при штабе дивизии в качестве обер-офицера для поручений с самого начала войны и не мог следить за братом.

На меня его брат произвел неприятное впечатление. Как и брат, он был красивый брюнет, но в глазах было что-то испорченное. Говорил он со мной независимо и решительно, отказался быть писарем в канцелярии или ординарцем, заявив быть только в строю и рядовым казаком, кем он и был в действительности. При случайных встречах я никогда не видел его хорошо настроенным. Он был или разочарован в жизни, или озлоблен на всех «вышестоящих», как мне казалось тогда. Когда же случилась революция, я думал, что он возьмет «левый крен» и будет мстить всем вышестоящим, т. е. нам, офицерам. Вышло же наоборот. С черными глазами и с матовым лицом, он стал кумиром в своей 5-й сотне и своим баритональным голосом, своим спокойствием и логикой, словно косой, срезал и останавливал заблуждающихся.

Казаки сотни звали его «Петя». На митингах он спокойно стоял среди казаков своей сотни и внимательно слушал говоривших «с трибуны». Одет был всегда просто, как и все казаки, часто в казачьей шубе нараспашку. И вот, когда казаки заходили в «тот тупик», из которого сами не могли вывести заключения, — 5-я сотня обыкновенно обращалась к нему с такими словами: «Петя!.. Скажи ты — как быть?» И Петя, немного подумав и взвесив все, отвечал из толпы же, грамотно, хорошо, разумно, иногда помогая пальцами правой руки фигурально выразить эту образность. В большинстве случаев все шло так, как он это преподносил. Это была его большая заслуга перед полком.

В 1919 г. я обнаружил его рядовым казаком в своем Корниловском конном полку, коим командовал. Никто не знал его прошлого. В одном бою красная шрапнель разорвалась над нашими коноводами, и единственный казак, который был убит, — это был Петр Васильевич Маглиновский.

— Убило ли кого? — выкрикнул командир сотни.

— Та Маглыновського... и тикы одного, — ответил вахмистр сотни из коноводов нам, офицерам, стоявшим на курганчике.

Меня это так сильно тогда кольнуло в душу! Погиб именно тот казак, кто так умно отдавал всю свою моральную силу на борьбу с красными еще тогда, когда слово «большевик» было неведомо казакам.

В том же году его старший брат есаул Маглиновский* наш любимый всеми Ваня, «красная девица», прозванный так полковыми дамами еще в мирное время, был убит в бою в Саратовской губернии, находясь в одном из полков родного войска. Им командовал, кажется, полковник Гетманов*, затем генерал.

Больше всех мне было жаль подъесаула Владимира Николаевича Кулабухова. Это был во всех отношениях отличный офицер. Мы знали, что у него немного тяжелый характер для казаков — он властный и службист. Получалось дикое положение: 2-я сотня не удаляла его из полка и не оставляла в сотне на должности. Было тяжело смотреть на былого гордого офицера, теперь беспомощно фланирующего от своей квартиры в полковую канцелярию и... обратно.

— Ну, куда я поеду теперь, Ф.И.?.. В какой полк?.. И что я там буду делать?! — вздыхал и откровенничал он мне. Его душа была разбита, измята в лучших своих воинских и офицерских пониманиях.

После Екатеринодарского реального училища он окончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1912 г. и хорунжим вышел в 1 -й Запорожский полк, имевший стоянку в городе Кагызмане Карской области. Произошло увлечение одной полковой дамой, и он должен был покинуть полк. Общество офицеров нашего полка его приняло, и он прибыл в Мерв перед самой войной. В полку он проявил себя как отличный строевой офицер, так и отличный полковой товарищ.

Осенью 1916 г., как старший в чине подъесаул среди нас, молодежи, — он принял на законном основании 2-ю сотню, наполовину состоявшую из его станичников новопокров-цев. Он очень активно стал ею командовать.

— Я свою сотню сделаю как эскадрон юнкеров! — не раз он, полушутейно, высказывал нам. На это мы только улыбались, но Володя делал свое дело, что казакам, естественно, не нравилось. Для отчетливости, редко, но давал он «леща» неповоротливым казакам, а главное — «давал» своим станичникам, которые его любили, вначале гордились им, но потом обижены были в своих лучших чувствах к нему. Вот главные причины, почему сотня удалила его от себя.

Я ломал голову, как помочь этому отличному офицеру и большому другу. Быть полковым казначеем — он отказался. Назначить помощником командира полкового обоза, было стыдно предлагать.

«Я не уеду из полка! Пускай они что хотят, то и делают!» — печально сказал он как-то мне. «Хотите быть полковым адъютантом, Владимир Николаевич? А я приму Вашу сотню!» — решился я на сверхъестественную меру. «А разве это возможно? Ведь это такая почетная должность», — неуверенно сказал он.

Адъютант, по службе и жизни полка, является буквально вторым лицом после командира полка. Так как же можно допустить на эту должность «удаляемого офицера»!

«А как же Вы, Ф.И.? Неужели Вы искренне уступаете мне должность?.. Из опальных, да на самую верхушку полка?» — все еще недоверчиво спрашивает он.

«Владимир Николаевич! По рукам! Но пока все это между нами! Без согласия командира полка и полкового комитета — этого сделать никак нельзя! В особенности последнего. Их надо подготовить. А Вы словно ничего не знаете!» — говорю ему искренне и обнимаю за плечи, по-мужски.

Калугин не допускал мысли, что с этим согласятся казаки и в особенности полковой комитет. Кулабухова, как своего младшего офицера во все годы войны, он любил, уважал и ценил. С полковым же комитетом я обещал ему говорить сам. Он согласился.

Председатель полкового комитета фельдшер Куприн был станичник подъесаула Кулабухова. Отец Кулабухова был богатый землевладелец, обрабатывал до ста десятин хлеба. Семья была большая, много родственников, и уважаемая в станице. Фельдшеру Куприну с этим считаться было надо. Станичный священник Алексей Иванович Ку-лабухов, глубоко уважаемый в своей станице, был двоюродным братом Володи. Их отцы родные братья. Сам Куприн уважал Кулабухова. Все это я отлично знал. Рассказав Куприну о своем плане, я просил его помощи. Он взялся руками за голову, а потом, раскрыв их и широко улыбаясь, произнес:

— Господин подъесаул... я не знаю. И поднимать этот вопрос в комитете — страшно! Вы же знаете, за что удалили Владимира Николаевича, и теперь Вы предлагаете его на самую главную должность в полку. Это просто невозможно! — ответил он.

— Я Вас прошу лично, Куприн, чтобы Вы не мешали нам. А главное, чтобы не протестовали. А если кто поднимет этот вопрос, умейте противопоставить. Полковой комитет мы запрашивать не будем. Приказом по полку подъесаул Кулабухов будет назначен полковым адъютантом. Это право командира полка. Не так ли, Куприн? Вот это-то и надо сказать Вам полковому комитету, если он будет протестовать! — продолжаю гипнотизировать я его. — В полковую канцелярию требуется активный и хорошо грамотный офицер. Кулабухов именно таков. А кроме того — я принимаю его «взбунтовавшуюся» сотню. Вы так и объясните комитету! — вливаю я в Куприна все свои доводы. — Если же мы так беспомощно поддадимся казакам в назначении на должности офицеров, то и 2-я сотня может не захотеть меня принять. Что же будет тогда? — урезониваю я Куприна.

И урезонил. И урезонил, что это не есть дело полкового комитета. На самом деле — полковой комитет «по событиям дней революции» мог не только что не допустить этого, но мог настоять перед Карским солдатским комитетом немедленно же «извлечь из полка» любого офицера, под предлогом «врага народа».