Полк обогатился есаулами. В наличии их было девять. Я решил поощрить и уравнять их труд. По новому положению, полагалось два помощника в строю. Ими были назначены есаулы Марков и Лебедев Пантелеймон. Я готовил почву подтянуть обоз 2-го разряда из Лабинской станицы, ближе к полку, а для этого его начальником должен быть испытанный строевой офицер и офицер с фронта. Все остановились на Васильеве. С резким, правдивым и неподкупным характером — он подходил как нельзя лучше к этой операции, к тому же все были уверены, что он выгонит из обоза всех дармоедов на фронт. Есаула Сменова я решил вызвать в полк. Его по хозяйственной части замещал здесь 10-й из наличых есаулов, Козлов, только что переименованный из подъесаулов в есаулы. На Васильева были приготовлены все документы, и он должен выехать в Ла-бинскую «завтра».

Тревога. Есаул Васильев

На второй день, 13 апреля, в часы завтрака — по селу Дивному раздались сигнальные звуки тревоги. Корниловский конный, 1-й Кавказский, 1-й Таманский и 2-й Полтавский полки — быстро выскочили на сельскую площадь и там узнали, что красные перешли Маныч, но где они и сколько их — мы не знали. И когда полки стояли на площади в ожидании генерала Бабиева — ко мне подъехал на своей мощной гнедой кобылице есаул Васильев — вяло, нерешительно, словно не зная — где ему стать и что делать? Он имел уже при себе все командировочные документы.

— Ну, езжайте с Богом, Яков Клементьевич, — говорю я ему.

— Я не поеду, Федор Иванович, — вдруг отвечает он.

— То есть как не поедете? — удивленно спрашиваю его.

— Да как же мне ехать, когда наш полк выскочил по тревоге? Окончится она, тогда я и поеду, — спокойно, грустно отвечает он.

— Езжайте, езжайте, Клементич!.. Мы все это и без Вас сделаем, — дружески говорю ему.

— Нет... я не поеду!. Это совсем неловко будет. Еще скажут, что обрадовался Васильев... и не пошел с полком, — продолжает он упорствовать.

— Езжайте! Кто это о Вас так может сказать? Словно Вас не знают! — уже более твердо говорю ему.

— Нет-нет, Федор Иванович! Я буду при Вас. И как только все пройдет, и мы отобьем красных — я прямо с места тронусь на село Петровское. И не уговаривайте меня... я не могу иначе поступить, — упрямо закончил он.

Мне было досадно за его упрямство, но в это время к полкам молодецки подлетел Бабиев, поздоровался с каждым в отдельности и быстро двинулся с ними из села.

Широкой рысью полки шли на запад, к Макинским хуторам. Впереди шел 1-й Кавказский полк. За ним наш Корниловский. Весна была в полном своем цвету. Трава была уже выше четверти. В линии взводных колонн — полк легко идет вперед. Рядом со мной, скучно, без дела, не находя своего места в строю, — молча рысит Васильев.

— Дорогой друг!.. У Вас документы уже в кармане... поезжайте с Богом, шляхом... — трактую ему на широком аллюре рысью.

— Дорогой друг и господин полковник! —- пронизывал он меня. — Не могу же я ехать шляхом, когда наш полк, Корниловский, скачет в бой! Меня сочтут еще трусом!..

Мне следовало бы просто приказать ему не быть с полком и двигаться по назначению! Но —у нас были исключительно дружеские взаимоотношения, и его воинские чувства я понимал. Почему и не осмелился приказывать.

Не доходя до Макинских хуторов, полки были остановлены, сосредоточены и спешены, укрывшись в ложбине. Перед полками маленький перекат местности. На нем небольшой курганчик. С командирами сотен взошел на него и остановился. Впереди курганчика стояли генералы Бабиев и Ходкевич и еще несколько офицеров-пластунов. Все они в бинокли смотрели вперед, на север, в сторону противника. Направили свои бинокли и мы, но противника не обнаружили. Неожиданно защелкали выстрелы красных, и пули высоко пролетели над нашими головами. Один батальон пластунов был двинут вперед. Быстрым шагом рассыпаясь в цепь — они на ходу заряжали винтовки. Пластуны, кто в гимнастерках, а кто в черкесках, но все «в кожухах» нараспашку — очень быстрым шагом, словно на кулачки, активно бросились на врага, которого видно не было. Со стороны красных затрещали частые выстрелы. Мы все, стоявшие на кургане, — вперились в бинокли. Вдруг очередь пуль из пулемета, шурша в своем полете, пронеслась над нашими головами. Мы переглянулись. Следом вторая очередь пронеслась уже над нашими головами. Корниловцы не любили «пригинаться» под пулями. Вернее — в полку это считалось просто недопустимым явлением, хотя бы и было страшно. Но я все же предложил всем офицерам спуститься с курганчика вниз, к полку, стоявшему позади. Офицеры переглянулись между собой, словно испытывая и спрашивая один другого: «Кто же первый из нас решится на столь позорный шаг?»

И тут же следующий сноп пуль хватил всех нас по бедрам. И из всех стоявших офицеров — есаул Васильев дико крикнул, схватился за живот, согнулся и стал падать — единственный из нас... Он стоял со мной рядом. Я быстро схватил его под руки, сзади. Есаул Лебедев за ноги. Подскочили ближайшие офицеры, и все мы густой толпой сбросились вниз с кургана, неся стонущего друга.

Подбежал полковой врач Александров. Васильев жестоко стонал. Его перевязали.

— Конец — Федор Иванович! — очень явственно произнес Васильев, глядя на меня.

— Што Вы, дорогой!.. Крепитесь! — совершенно не думая «о его конце», бодро, но с большим состраданием в душе успокаиваю его.

— Умру... чувствую, — коротко, трезво произносит он.

Уложили его на линейку и с фельдшером и полковым

священником отцом Золотовским — немедленно отправили в Дивное. Он уже не стонал. Но только двинулась линейка — как раздирающие душу стоны, со словами «тише! тише!» — раздались из его уст. Он просил ехать как можно тише. Всем нам стало очень грустно. Врач Александров сказал, что ранение очень серьезное, в живот, и о результатах сказать еще не может.

Оставив всех офицеров при полку, взошел вновь на кур-ганчик, но уже один.

У Бабиева было хорошее боевое чутье и порыв. Он и команды произносил всегда порывисто. Желая родному полку боевой славы, он бросал его чаще, чем другие полки дивизии, всегда, везде и всюду. Его девиз был — «Корниловцы должны быть только впереди». Пластуны одним махом сбили красных. Последние повернули назад.

— КОРНИЛОВЦЫ — В АТАКУ-У! — быстро повернувшись лицом в мою сторону, крикнул Бабиев. И больше ни слова. Брошено твердо и определенно.

Миг... один лишь миг. И густой резервной колонной, с развивающимися конскими хвостами на значках — полк, как стоял, так и рванулся с места, умиляя сердце пылкого Бабиева. А миновав его — 1 -я и 2-я сотни, карьером бросились вперед, размыкаясь на ходу в двухшереножный развернутый строй.

Я не любил боевого строя «лавы». В гражданской войне он был беспомощный при густых и многочисленных пехотных цепях красных. Кроме того, в лавах казаки выходили из-под слов команды своих офицеров и конного удара этим строем нанести не могли. Я совершенно запретил им пользоваться. Вахмистрам сотен — строго-настрого приказал в конных атаках быть всегда на своих местах, т. е. — позади строя сотен и, если нужно, пользоваться плетью...

В данном случае, выбросив две сотни вперед двухшере-ножным рассыпанным строем, я держал «в кулаке» остальные четыре сотни и пулеметную команду, с которыми мог в любой момент отразить всякую неожиданную неприятность.

Не допустив красных до Маныча, полк захватил полностью весь Красноярский стрелковый полк, численностью до 500 штыков, и два ручных пулемета. Шедшие вслед за корниловцами, «уступом позади», 1-й Кавказский и 2-й Полтавский — захватили еще четырех пулемета и одно полевое орудие. Конница красных с тачанками (видимо, с пулеметами) — хлынула на север. Без задержки двигаясь через полувысохший топкий Маныч, — мы увидели вправо от себя еще одну пехотную группу красных, спешно отходивших на север по возвышенности. Командир правофланговой 1-й сотни есаул Твердый, по собственной инициативе, бросил вправо один взвод казаков. Из рассыпного строя своих казаков быстро выдвинулся вперед хорунжий Голованенко. На своей высокой длинноногой донской кобылице, оставив далеко позади себя своих, он заметно приближался к колонне красных, густою «кишкой» отходивших на север.