— Вам што, дедушка?

— Эта, што ль, Карнилавский полк? — как-то сурово, вопрошающе, спросил он.

— Да, это! А што вам надо, дедушка? — вновь ласково и почтительно спросил его, сам говоря «чисто по-линей-ски», чтобы не обидеть его и не оттолкнуть от себя, как офицер.

— Дав нем мой сын... передавал в станицу, што пад ним каня убили... и прасип прислать другова... ну, вот я и привел, — уже более ласково говорит он, глазами и кивком головы указывая на свою дивную «четырехлетку» кобылицу, станичного подворного коневодства. И пока я не нашелся, что ему ответить, так как не знал ни его сына, ни того, что под его сыном убит конь, как он спрашивает дальше:

— А, правда, эта, што палком камандует Бабиев? — чина Бабиева он не назвал.

— Да-да, дедушка... нашим полком командует полковник Бабиев, — поправляю его.

. — А можна да ниво (до него)? — продолжает он.

— Канешна! — отвечаю ему по-станичному, в тон. — Ординарцы! Помогите слезть дедушке! — крикнул я каза-12 Елисеев Ф. И.

кам, молча и с любопытством, слушавшим наш разговор. Казаки, послушно и учтиво перед стариком, бросились к нему, а он им сурово:

— Нянада... нянадо (не надо)... и сам управлюсь! — и спокойно, уверенно и, видно, не впервые, сполз влево на свою здоровую ногу.

Передав кобылицу ординарцу, он спокойно, не торопясь, поднялся на крыльцо, вслед за мной вошел в нашу комнату, снял папаху, крупно, набожно, троекратно перекрестился на образа, что в каждой казачьей хате висят «в свяггом углу» (Бабиев при этом встал со стула, и его отделял от старика только стол), и потом, повернувшись лицом к Бабиеву, произнес спокойно:

— Здравия желаю. — Чина Бабиева не назвал. И добавил: — Вы будитя камандир Бабиев?

Бабиев, чуть улыбнувшись, с доброй, сердечной станичной вежливостью подтвердил это. Тогда старик, чуть повернув голову в сторону и как-то боком кося глаза, словно ему так лучше, удобнее рассматривать, изучать человека, спокойно произнес:

— Да-а... па-абличию — признаю-ю, — т. е. по лицу — похож на род Бабиевых. Видно было, что этот старик знал отца и деда Бабиевых. Дед Бабиева не был «русским», он стал казаком станицы Михайловской. Отец Бабиева — старый офицер-лабинец, летами моложе этого старика. О внуке Бабиева, сотнике Коле Бабиеве — старик, несомненно, много слышал от своих внуков, — каков он был на Турецком фронте в должности командира знаменитой 3-й сотни 1-го Лабинского полка. Теперь он «удостоверился», что внук Бабиев — достоин своего отца и «абличием своим» (лицом) — соответствует своему роду.

Я молча наблюдал эту сцену и видел, как приятны были Бабиеву эти слова старика. Со стороны всегда видней.

— Ну, спасиба Вам... а то я не верил... — закончил он Бабиеву, а чему «не верил» — не договорил. И потом, повторив Бабиеву, что он привел нового строевого коня для своего сына, он обращается уже ко мне, видимо, как «к

исполнительной власти». — Ну, так возьмите кабылку для сына...

Ни Бабиева, ни меня — он так и не назвал по чину. И хотя обращался почтительно, но совершенно независимо, видя в нас, хотя и господ офицеров, и сильных в своей власти, но не над ним. Мы, в его понятии, были «их дети», только в офицерских чинах. Старик был казак Константи-новской или Родниковской станицы. Так жаль, что забыл его фамилию. Для войсковой истории — нужна и она.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Для войсковой истории — важен каждый штрих современника. Воспоминания пишут, обыкновенно, люди в высоких чинах и должностях, а отсюда — они не могли видеть многое «мелкое» в обыденной жизни, на службе и в боях, из чего и составляется часто «большое».

Я не раз говорил рядовым казакам и урядникам здесь, в Америке, чтобы и они написали «свою историю», подчеркивая, что наблюдение и переживание офицера на войне и в боях отличается от наблюдений и переживаний рядового казака и урядника. И вот — некоторые откликнулись. Подхорунжий К.П. Ишутин озаглавил свою «эпопею» так — «Мое участие в 1-м Запорожском полку от станицы Михайловской до станицы Николаевской Лабинского отдела».

30 сентября 1918 г. большевики в станице Михайловской мобилизовали всех казаков, кто только мог держать винтовку, и сказали им: «на фронт — или пулю в лоб!» В эту же ночь под 1 октября они начали отступать из станицы Михайловской. Нас, группа в 27 казаков, под командой урядника Максима Дмитренка, сговорились — «перейти к казакам», почему сразу же поехали в разведку — «как и куда, бежать?»

Видим, — идет их обоз без охраны, и мы присоединились к нему, как бы «прикрытие к обозу», но нас спрашивают:

— Что вы тут делаете?.. Думаете остаться?

Мы же им отвечаем:

— Прикрытие обоза! — а сами, один за другим, стали уходить в назначенное место. Около 12 часов ночи мы собрались и двинулись в направлении хутора Чаплыгина, где стоял полковник Топорков со своей бригадой. Когда прошли большевистские окопы, то мы не могли дальше двигаться. Спустились в небольшую балку, остановились и выставили кругом посты — ожидали рассвета. И как только стала заниматься заря, мы двинулись вперед. Проехав версты полторы, — показался казачий разъезд. Мы остановились, не зная, — кто они? Заметили и они нас и также остановились; один из них поскакал назад, к скирдам соломы. Видим: из-под скирдов выехал взвод казаков, развернулся в лаву и шагом двинулся к нам. Наш урядник говорит: «Вы стойте тут, а я поеду и узнаю — кто они?»

И навязал белый платок на длинное «стебло» кукурузы — бросился с места в намет, к казакам. Они остановились, и от них тоже один двинулся к нему навстречу. Не доезжая друг до друга шагов на пятьдесят, они остановились, переговорили и поскакали, каждый к своим. Наш урядник прискакал и говорит, что это наши казаки, и чтобы мы, не доезжая саженей на 50, бросили свои винтовки и ехали бы в их сторону. Они стояли все «наготове», пока мы не побросали свои винтовки. Подъехали к нам, впереди, видим, офицер в чине сотника. Это была 3-я сотня 1-го Запорожского полка, и нас сразу же отправили в штаб бригады полковника Топоркова. Когда прибыли — доложили Топоркову, а сами выстроились в две шеренги. Топорков вышел, и наш урядник скомандовал: «Взвод — смирно!»

Он поздоровался с нами и благодарил нас, что мы «перешли». Мы начали просить его, чтобы сейчас же наступать на станицу Михайловскую, он сразу вызвал трубача, приказал трубить «сбор». Бригада быстро выстроилась и двинулась в направлении станицы; нас причислили к полку, в 3-ю сотню, в 3-й и 4-й взводы. Не доходя две или три версты до Михайловской, — Топорков получил извещение, что станица уже занята казаками и там находится генерал Врангель, а бригаде Топоркова приказано двигаться на полустанок Андрей-Дмитриевский, Чамлыкский поселок (хутор Синюхин) и дальше в направлении станицы Урупской.

Ночевали на Синюхинском хуторе. Здесь нас посылают в сторожевое охранение, а винтовок нет... Мы говорим: «как же это так? на пост — и без оружия? где наши винтовки?»

«Та щэй ны прывызлы...» — отвечают они. Потом дали винтовки, а утром 2 октября двинулись в направлении станицы Урупской. Шли колоннами, и нас стали обстреливать, почему вся бригада свернула под скирды соломы. Казаки всегда бывают неугомонные и весельчаки — тут же пошли танцы, Наурская, пули летят сверху, но нас не достают. Идут шутки, запорожцы нас «дразнят», а мы их, и вдруг — команда:

— По коням!.. В атаку!.. Ур-ра-а! — и видим — перед нами лава красной кавалерии, и мы сразу же кинулись на них. Впереди нас командир 3-й сотни и наш урядник Максим Дмитренко и — красные приостановились и начали забегать на фланг, а впереди красных был сам Кочубей — в бурке, красный башлык и белая папаха, и кричит:

— Я сам Кочубей!.. Мы вам покажем! — и тут они нас «сбили», и мы стали отходить. Много наших казаков ранили; мой станичник, старый казак, был убит, другой ранен в плечо. Убит Максим Амельченко, а ранен Иван Ша-поваленко, и под Василием Колесниковым ранен конь. И благодаря, не помню, какому полку — левее нас действовал, — он выскочил и отбил красных. Говорили, что это был Корниловский полк. После этого полк выстроился, приехал генерал Врангель и ругал запорожцев. Тут же пошли вперед, и когда дошли до тех же скирдов, встретил я моего сослуживца по Первой мировой войне Максима Гридина, станицы Константиновской. Он был у красных и спрашивает меня: