Позади, длинною лентою вытянулись верховые казаки — служилые, фронтовики, «дымари», малолетки и все те, кто успел прискакать на сборный пункт. На широких рысях, пройдя 12 верст, — сотня ворвалась в Темижбекскую. Один взвод был послан захватить вокзал. С тремя остальными, усилив аллюр, — по Красной улице устремился к станичному правлению. Терроризированное население высыпало на улицу. Бабы-казачки, утирая подолом юбок слезы, причитали: «Радщгаи-и... Скарея-а-а!»...

Заняв улицы возле правления и быстро выстроив сотню у главного фронта, — со Стуколовым и беспалым Чаплыгиным вошли в правление. Мои бородатые ординарцы были в домашних костюмах, конечно, в папахах и с винтовками в руках. Появление нашей сотни было полной неожиданностью для станичного совета. Оружие было уже снесено во двор правления, грузилось на подводы, а совет что-то «решал-мусолил»...

— Кто здесь председатель совета? — в определенном тоне спросил их. Красивый рыжебородый казак, лет 35, привстал со стула и ответил:

— Я... а што Вам надо? — смелым тоном начальника ответил он. Меня это задело.

— Я командир Кавказской конной сотни и прибыл сюда забрать то оружие, которое Вы собираетесь отправить Ода-рюку... и прибыл сюда по просьбе гонцов от станицы! — быстро, строго, официально пояснил ему.

— Никаких гонцов к Вам никто не посылал! — парирует он мне смело, этот бородатый казак, видимо, старовер. Я чувствую, что сейчас нужно действовать уже силой. Вижу— Стуколов и Чаплыгин, как и присоединившийся к ним Сево-стьянов, двойник древнего Гостомысла — стоят рядом со мной и, давя меня плечами, готовы действовать...

Мужичий состав совета, растерявшись, молча, стоя — выслушивает наш диалог. Меня удивила стойкость председателя, видимо, урядника, такого молодецкого и солидного видом. Хитро, резко метнув глазами и рыжей бородой на своих членов станичного совета, — он вдруг коротко бросает мне:

— Господин офицер!.. Пожалуйте в мою комиссарскую комнату! — и, взяв активно меня под руку, быстро ввел к себе. — Ваше благородие (так и назвал меня)! Да это же я сам, станичный комиссар, послал к Вам своего родного брата-гонца с казаками... и не могу же я об этом признаться перед станичным советом!.. Пож-жапуйста, как можно скорее и энергичней действуйте и забирайте оружие!.. Я сам урядник Конвоя Его Величества и станичным комиссаром стал умышленно, чтобы иметь власть в своих руках... в руках казаков, — закончил он. Его фамилия была, кажется, Никитин. Бедное казачество! До каких ухищрений приходилось им доходить, зажатым в тиски красной власти.

Распустив станичный совет темижбекцев и через комиссара приказав все оружие грузить на подводы, — вышел со своими стариками к сотне. И что же мы увидели? Вся площадь перед станичным правлением была запружена радостным народом, а на левом фланге кавказской сотни стояла новая конная сотня темижбекцев, свыше ста человек. Впереди нее стоял мой дорогой вахмистр 2-й сотни, подхорунжий Фидан Толстов («Фидан» — Федор, как называли его все в семье и в станице)...

При нашем появлении на крыльце — вверх полетели папахи всегда молодецких темижбекцев, раздалось радостное «ура», а казачки-бабы, с сияющими лицами и еще не остывшими слезами на глазах, махали радостно платочками и руками.

С крыльца станичного правления, коротко пояснив собравшимся о цели нашего прибытия к ним и о поднятом восстании против красных в станице Кавказской, — просил казаков поспешить в «восставший Казачий Стан». Сказал коротко, сжато, по сути дела, но зато мои старики, в особенности Стуколов — умный, активный, ненавидевший все мужичье, всегда решительный и даже резкий на слова, так хорошо знакомый со всеми плюсами и минусами казачьего самоуправления, —■ уж он «распространился обо всем», чем щедро подлил масла в казачий огонь. Беспалый Чаплыгин — так спокойно и логично сказал о причинах восстания, что я удивился, — у простых казаков-стариков куда было больше жизненной сноровки, чем у нас, молодых офицеров-командиров.

Погрузив пятнадцать подвод с винтовками и патронами, — со своей сотней кавказцев немедленно же отправил их в Кавказскую. Темижбекцы обещали «всею силою станицы» прибыть в Восставший Стан завтра. Они никак не хотели отпускать меня, не расспросив о восстании. В особенности последний станичный атаман вахмистр Толстов, Варшавского дивизиона, родной дядя Фидана, окруженный своими стариками-станичниками.

— Ну хоть на полчасика зайдите к нам в дом? — просит он.

Дух бодрости в такой момент поддержать надо. Согласился и зашел. Моего коня на улице держал в поводу казак. Но не прошло и пяти минут, как вошел этот казак и досадливо сказал, что мой конь «вырвался из его рук»... Что-то неприятное ударило в душу, как плохой предвестник. Толстовы дали своего верхового коня, и я в глухую ночь, один, двинулся в Кавказскую за 12 верст, ругая своего, так всегда строптивого коня по кличке Орлик. На нем я совершил всю войну в Турции. Темно-рыжей масти. Густая шерсть. Очень густые и пышные грива и хвост, также рыжие. Густота их признак силы лошади. Глаза навыкате и злые. Он всегда норовит кого-то укусить или ударить ногой. Садиться в седло — надо быть всегда очень осторожным. Вложив ногу в стремя, надо быстро вскочить в седло, иначе он рвет вперед или становится на дыбы, и седок падает назад, на спину. Но зато силы, выносливости он был неистощимой.

Пишу для того, чтобы подчеркнуть следующее. Через несколько дней, во время ночного набега в тыл красным на станицу Казанскую, при обезоруживании солдат — он вновь вырвался у казака, сбежал и этим поставил меня в очень затруднительное положение. Куда он убежал с седлом — так и осталось загадкой, и я его с тех пор больше уже не видел.

С дороги, не заезжая домой, в полночь, я приблизился к станичной крепости. У прохода в крепость, между валов, уже стояли часовые.

— Стой! Кто едет? — окликнул один из них.

— Командир кавказской сотни... из Темижбека, — отвечаю ему.

— A-а... Это Вы, Федор Ваныч! — спрашивает казачий страж и пропускает вперед. Часовой казак был нашей станицы. Война красным, значит, уже объявлена, думаю я. Это было 19 марта старого стиля 1918 г. Неожиданно, у ворот крепости, в ночной тьме встречает меня войсковой старшина Ловягин. Он благодарит за столь большой успех в Те-мижбекской, пожал руку и поздравил с назначением «начальником всей конницы восставших», добавив, что его казаки избрали «начальником всех восставших», а помощником к нему — сотника Жукова. В тоне его я почувствовал нескрываемую грусть. Сердце-вещун этого умного и выдающегося старого офицера-кавказца, видимо, подсказывало ему его близкую гибель...

О подъесауле Бабаеве, нашем командире полка — он ничего мне не сказал из чувства такта. Бабаева «обошли» наши старики, как неведомого им офицера. Ловягин же был кровно «свой», к тому же самый старший из присутствовавших на митинге, и их старовер, т. е. — на все сто процентов — свой.

Расставшись с Ловягиным, глубокой ночью вернулся в дом отца. Во дворе, у «мажары» с дробинами — вижу, привязано до десятка лошадей под седлами.

Кто это — думаю? Вхожу в дом. На кроватях, на диванах и вообще на всем, где можно было спать, — в разных позах, при оружии — спали офицеры, больше 3-го Кавказского полка. Проснувшегося полковника Постникова* спрашиваю:

— Что этот сон означает?

— Собрались удирать.., вот и сгруппировались, — не то шутя, не то серьезно отвечает он, наш старый кавказец и шутник в жизни, никогда не любивший напрягать военной службой ни себя, ни казаков.

— Здорово, — отвечаю ему досадливо. — Еще не было начала и уже удирать? — сказал и пошел в свою спальню.

20 марта в Кавказскую, в крепость, прибыла конная сотня темижбекцев в 135 казаков и батальон пластунов в 400 человек. Всем им роздано было оружие. Темижбекцы явились первой живой помощью восставшим. И первый день прошел в лихорадочных приготовлениях к дальнейшему.