— Правильно, Никитушка! Правильно-о! — приветствовала его толпа, как своего активного и справедливого руководителя станицы.

— Сейчас слово скажет начальник конницы восставших казаков, наш родной по матери станишник, подъесаул Елисеев! — добавил он и указал рукою в мою сторону, стоявшему перед густой массой конных казаков на площади.

После его сильной речи — мне говорить было уж нечего. Но, коротко пояснив цель восстания, — просил под-

держки вооруженными казаками. Но Подымов уже приступил к делу. На площади появилось сено, зерно, хлеб, сало, молоко. Началось разоружение иногородних. Главных, с подзатыльниками, он отправлял в каземат при правлении. И все это было так просто, решительно и умеючи... Тут же собирал казаков, раздавал винтовки, ставил их в ряды.

Сотня пластунов человек в 200 и полусотня конницы уже влились к нам. Пластунов возглавил подъесаул Иван Иванович Коробко, сверстник и друг по Майкопскому техническому училищу, которого я не видел ровно десять лет. Ликование всех было полное.

Часам к десяти утра сюда прибыла сотня казаков станицы Тифлисской. Ее привел хорунжий Саморядов. Почти все урядники и казаки были «первого полка», хорошо мне известные по Турецкому фронту. Сотня просила двинуться на их станицу, где жители ждут нас, как избавителей. Но я ждал результата наступления нашей пехоты на Романовский и лишь тогда действовать — «веером двинуться по Кубани в северо-западном направлении».

Начальник станции сообщал мне, что со станции Гре-чишкино, что у станицы Тифлисской — к нему вышел поезд с 154-м Дербентским красным пехотным полком, идя, видимо, на помощь своим в Романовский. С отрядом скачу туда. Впереди большой полковой флаг на высоком древке. Он войскового цвета, т. е. красный.

— Приятно видеть, что и казаки восприняли революцию и восстали под нашим рабочим революционным знаменем, — вдруг радостно приветствует меня начальник станции Милованово.

Я не стал его разочаровывать, чтобы не лишиться его поддержки. Сотни спешены и залети в канавах гумен. Поезд подошел и остановился. Он был товарно-пассажирский. Случилась ошибка. С несколькими казаками проходим по вагонам. Обезоружили нескольких красногвардейцев, поезд задержали и, оставив охрану, вернулись вновь на площадь. Было уже обеденное время, но от наших главных сил с Романовского — ни звука.

Для выяснения обстановки в главных силах — посылаю кружным путем взвод темижбекцев, под командой хорунжего Маслова-младшего (из студентов). Казаки отряда, закусив, при теплом солнце, на площади же сбатовав лошадей, крепко спят после бессонной ночи и похода. Мне так же очень хочется спать, но на душе какая-то мучительная тяжесть. Да я и не могу, не должен спать. Надо быть начеку. Вдруг разъезды казанцев, высланные в сторону Романовского, доносят, что оттуда движутся пехотные цепи.

«Ну... слава Богу! Наши взяли Романовский», — думаю я. Вдруг от них прибыли раненые казаки. А из-под балки, к Казанской, тихо выползал бронепоезд и на ходу открыл по ней шрапнельный огонь... Все стало яснее ясного — наши разбиты и отошли. Без пулеметов, без орудий — конница не могла защищать станицу против бронепоезда, поддерживаемого своей пехотой. Надо отходить в степь и пробиваться в Кавказскую, к главным силам.

Поручив подъесаулу Храмову на широких рысях вывести конницу из зоны досягаемости орудийного огня бронепоезда, сам с несколькими ординарцами, за версту от бронепоезда, изучаю обстановку. От гумен казанцев, бегом к бронепоезду, бежало несколько мужиков, приветствуя своих... Ко мне подъехал Подымов.

— Федор Иванович... все кончено... надо уходить, — печально произнес он.

Конный отряд степью шел назад к Рогачевскому разъезду. С Подымовым кратчайшим путем выехали на бывшие покосы станицы, так мне знакомые с детства, но которых не видел больше десяти лет, и остановились на кургане. Мой «конь рыжий» не нашелся. Я взял себе коня брата Жоржа, а ему передал коня казака Козьминова. Но этот конь брата был слаб, и за ночь и полдня похода — совсем ослабел. Отряд, растянувшись, шагом приближался к нам. Мы были в безлюдной степи, еще серой от зимней спячки. Построив отряд в колону «по шести» — балкой повел его на восток. Бронепоезд красных, идя параллельно нашему движению, дымом паровоза определял свою скорость движения. Возле Кавказской, у става, дымок остановился. Полная пустота в душе и какая-то гнетущая скорбь. Флюиды говорили о каком-то жутком и непоправимом горе. Потом только выяснилось, что в эти минуты, у става, у бронепоезда, красным главарем «Сережкой портным» был убит наш дорогой отец. Вот они, флюиды человеческие, которых нельзя отрицать.

Вдруг с бугра, охлюпью на коне, скачет к нам наперерез казак из станицы. Он машет нам рукой «остановиться». Подскакал. Это был Тимошка Шокол, самый младший из четырех братьев, родной брат моего штаб-трубача. Подскакав к нам, он осаживает своего разгоряченного коня и быстро, запальчиво говорит:

— Федар Ваныч... красные разбили нашу пехоту и давно уже заняли станицу... арестованы некоторые старики и увезены в Романовский на суд... а Иван Харитоныч Ловягин — зарублен...

Весть эта — громом поразила нас. Кто-то крикнул — броневики! И... сотни дрогнули. Расшеватская сотня в 120 коней с молодыми, еще не служилыми казаками — карьером, дробясь веером, — бросилась на северо-запад, в направлении своей станицы. Выхватив револьвер из кобуры, кричу-командую:

— Строй фронт! Наметом! — и, напрягая каблуками все силы своего ослабевшего коня, несусь крысиным наметом вдоль фронта.

Офицеры, без команд, так же выхватили свои револьверы и, угрожая ими, с лицами, искаженными страхом и решимостью, сдерживали строй растерявшихся казаков. Дав передышку пройти страху, остановились. «Куда теперь?» — невольно возник вопрос у всех.

— Идем на Челбасы, в лагерные казармы... и переждем там до выяснения обстановки, — предлагаю казакам.

Они молчат... Двинулись по той же балке. Отряд мой поредел. Все казанцы остались в своей станице. Осталась и полусотня тифлисцев с хорунжим Саморядовым, но до 50 казаков во главе с младшим урядником Кольцовым шла с нами. Теперь и они остановились, молодецкие тифличане нашего первого полка, и стали думать, куда им идти? Тут ко мне они уже не обратились за советом. Да и что я им мог сказать, посоветовать! И в последний раз я уловил скорбный взгляд, направленный в мою сторону, молодецкого и геройского урядника Романа Кольцова с тремя медалями, который своими печальными тазами — вырывал из моей души — помог и! Но я уже ничем не мог помочь. Казаки вышли из повиновения и спасались «кто как хотел и мог»...

Полусотня тифлисцев с Романом Кольцовым повернула назад и двинулась к своей станице. На окраине их ждали красные. Кое-кто скрылся, но 35 казаков было схвачено и тут же расстреляно. Среди них погиб и молодецкий младший урядник Кольцов, командир полусогни своих станичников.

Взводными колоннами уводили офицеры своих казаков на восток. Солнце было на закате, и с его уходящими лучами — казаки, отделяясь от общей массы группами и целыми взводами, — направлялись в свои станицы. Достигли шляха Кавказская-Дмитриевская. В ложбине до сотни подвод и гурты скота. Подъезжаю к трем парубкам, стоявшим невдалеке. Поздоровались. Среди них мой сверстник, не служивший казак Щербаков. Вид их мрачный.

— Что в станице? — спрашиваю.

— Да што!.. Все бежали... и ее заняли красногвардейцы... а это все беженцы-станичники, — отвечает Щербаков. — А вы, Федар Ваныч, в станицу не показывайтесь... сейчас же арестуют вас красные и... — он не договорил, что будет мне после этого. Но я и сам знал, «что будет после этого»...

Этот широкий шлях — был решающим. Здесь казаки совершенно вышли из подчинения своим офицерам. Командир Дмитриевской сотни, сильно укороченной, младший урядник Анцупов-старший, моей 2-й сотни по Финляндии, по-братски сказал мне: «Куда же идти, Федор Иванович? Я поведу свою сотню домой...» — и, повернув на север, — тронулся. С ним пошли и некоторые кавказцы. Со мной осталась самая большая сотня темижбекцев. И с нею мы, офицеры, двинулись на восток.