Для истории нашего войска и нашего полка — должен отметить следующее.

За несколько дней до призовой джигитовки, на репетиции, разбился приказный 4-й сотни Поздняков, казак станицы Тифлисской и не мог участвовать в состязании.

Под ним вороной как смоль, небольшого роста, конь. На лбу белая проточина и три ноги «в чулках», т. е. белоногий выше щиколоток. Энергичный, ретивый и нарядный, словно конек-горбунок.

Поздняков — стройный подтянутый блондин без всякой растительности на лице. К седлу у него — прибор красного ремня. Он глухой на одно ухо, но отказался возвращаться в свою станицу, не желая расставаться с полком, в котором провел всю войну.

— А што я там буду делать? Останусь до конца в полку, — ответил он командиру полка.

Он отличный джигит и наездник тем наездничеством, которое так свойственно казакам-линейцам. Его станица, вернее, казаки их станицы, признаны в полку отличными наездниками. Его конек-горбунок очень прыткий, но не особенно сильный. Я предупреждал его несколько раз, чтобы он был осторожен при подхватывании предметов (папах) на земле, чтобы не свалиться вместе со своим конем. Мои предупреждения были только вызовом для него, что «он ничего не боится!», как отвечал мне, своему начальнику наезднической полусотни.

В один из дней репетиции — вихрем выскочил он из строя, смахнулся с седла, чтобы схватить папаху и... в клубе пыли — исчез вместе со своим конем. А через пять-семь секунд, когда чуть рассеялась пыль, мы все увидели, как его конек-горбунок, вскочив на ноги и подняв хвост трубой, будто рад, что он теперь без всадника — понесся по плацу, раздувая ноздри. Казак же — остался на земле недвижим. Поздняков сломал себе ключицу и отправлен был в госпиталь. Было очень жаль казака, а главное, что он не сможет участвовать в состязании, к чему так стремился.

Калугин и Кулабухов были его начальниками во все годы войны и очень сокрушались о несчастье, случившимся с лучшим джигитом их 4-й сотни. Кто-то подал мысль — вознаградить его от офицеров. Быстро были собраны деньги, приобретены массивные серебряные часы с цепочкой. Молодецкий казак не утерпел и, с рукою на повязке, прибыл из госпиталя, чтобы хоть посмотреть на любимый казачий конный спорт. Вот здесь-то и были преподнесены ему часы-подарок так неожиданно и для него, и для всех казаков полка. На крышке их было выгравировано: «Молодецкому джигиту, приказному Позднякову, от офицеров полка».

В тот же день, вечером, в финском народном доме, был устроен полковой вечер-бал и конкурс в лезгинке. Призы — серебряные часы и цветные кожи («козлы») для чевяк. Все это было от офицеров. Конкурс — на сцене, под полковой оркестр. В зале присутствовали и казаки. Вход бесплатный. Казаки, не вмещаясь в зале, роем пчел заполнили все проходы в залу и открытые окна и двери.

Все танцоры, числом до десяти — в черкесках, в белых бешметах и папахах. Все в суконных черных ноговицах и в красных чевяках без подошв. Выступали поодиночке. Кроме грации в кавказском танце — главное внимание и танцорами, и комиссией во главе с командиром полка полковником Косиновым уделялось всевозможным прыжкам и «па на когтях» (на пальцах ног). На восхищение — некоторые из них делали «па» на одной ноге, т. е. на одном большом пальце ноги.

1 -й приз присужден был младшему уряднику 1 -й сотни Логвинову, казаку станицы Темижбекской — серебряные часы. Следующими были в порядке стильности в танце и «па на когтях» — трубаческой команды приказный Матвей Поздняков, станицы Расшеватской, и старший урядник Назаров.

Следующими шли — старший урядник Яков Квасников, казак станицы Тихорецкой из 4-й сотни, и 5-й сотни старший урядник Трофим Науменко, станицы Терновской. Под «туш» полкового оркестра командир полка лично раздал им их призы.

Начался бал. В городе жили несколько жен русских офицеров, мужья коих были на фронте. Среди них высокая, стройная и интересная жена офицера 20-го Финляндского драгунского полка штабс-ротмистра Бернова, в казармах которого стоял наш полк, поэтому мы числили ее как свою полковую даму и были очень внимательны к ней. Бальные танцы, серпантин, конфетти, летучая амурная почта и все прочее, как и в мирное время. Казаки вышли из залы, так как начинался офицерский бал, но они толпились в дверях, в окнах, с нескрываемым любопытством наблюдая наше веселье. В перерыве танцев ко мне подошел урядник Квасников и тихо спросил:

— Можно ли нам с урядником Науменко принять участие в танцах?

— Конечно, Яков! — поощрительно отвечаю моим лучшим наездникам, танцорам и песенникам по учебной команде мирного времени. И они танцевали вальс и многие бальные танцы и приводили в изумление всех, — откуда они этому научились?

И полковая джигитовка, и конкурс в танце лезгинка, и офицерский бал — как сказочное явление — происходили ровно за 20 дней до большевистского переворота в Петрограде.

Окончив празднества, полк отдыхал. Никаких занятий. Стало как-то пусто на душе. В полночь на 26 октября временно командующий полком спешно вызвал к себе всех офицеров полка в один из флигелей драгунского полка на берегу Сайменского озера. Войсковой старшина Калугин (заменивший уехавшего в отпуск на Кубань полковника Косинова) тревожно сообщил телефонограмму штаба дивизии, что в Петрограде свергнуто Временное правительство Керенского и вся власть перешла к совету народных комиссаров.

Не успели мы и посоветоваться, как быть? — как прибыл к нам председатель полкового комитета вахмистр Писаренко и тревожно доложил Калугину, что в Петрограде произошел государственный переворот, всю власть взяли большевики, и гарнизонный совет солдатских депутатов получил телеграмму от самого Ленина с приказом: «Немедленно же избрать начальствующих лиц во всех частях гарнизона, не считаясь с чинами, а сопротивляющихся офицеров — арестовать». И добавил: «Полковой и сотенные комитеты просят господ офицеров пожаловать в полк, который собрался в офицерском клубе 20-го Финляндского драгунского полка».

Стояла темная ночь. Было далеко за полночь. Нас вызывали в помещение, стоявшее в низине на самом берегу Сайменского озера, и заронилась мысль, что солдатская угроза — «утопить казацких офицеров в озере» может произойти не сегодня, а вот сейчас. И так как большевистско-солдатская власть восторжествовала, то мы уже не надеялись, что казаки могут отстоять нас, своих офицеров, силой.

В черкесках, при полном оружии, кучной группой вошли мы в помещение клуба. Многосотенная толпа казаков родного полка, которых мы так любили и к которым теперь вошли со страхом, все в черкесках и при холодном оружии, встретила нас без строя полукругом, лицом к двери, в которую мы вошли.

Быстро окинув взглядом, увидел: ни одного солдата среди казаков, впереди стоят урядники, наши верные помощники по поддержанию воинского порядка в полку, молодцы на подбор, находящиеся в рядах полка еще с мирного времени и сплошь Георгиевские кавалеры. Не успел я сделать свое заключение о настроении все этой массы казаков «без строя» — как вахмистр Писаренко громко скомандовал:

— 1-й Кавказский полк... смирно!

В черкеске, придерживая левой рукой шашку по уставу, скорым шагом подойдя к командиру полка, остановился, приложил руку к папахе и внятно отрапортовал:

— Господин войсковой старшина, полковой и сотенные комитеты, ввиду случившегося государственного переворота в России — постановили: Вас лично и всех господ офицеров — оставить на занимаемых должностях.

Такое неожиданное выявление полка, строевой рапорт председателя полкового комитета и такое представление казаков, стоящих в воинской стойке «смирно», нас огорошило. Калугин не нашелся, что ответить на это, и так растерялся, что пролил слезу. С нескрываемым волнением, рукавом черкески, по-станичному, он вытирал слезы. Потупились казаки от этой картины: у них перед старейшим офицером полка была вина за допущение ареста его солдатами Сарыкамыша в первый день революции. Получилось томительное замешательство. Стояла гробовая тишина. Совершенно бессознательно, интуитивно, делаю два шага вперед и прорезываю всех безмолвствующих словами нашей войсковой молитвы-песни: