Конец пришел и самой стойкой и послушной этой сотне конного отряда. Молча, стараясь не встречаться взглядами со своими офицерами, они большими группами сворачивали направо, к юго-востоку, направляясь в свою станицу. И с темнотой группа офицеров в 9 человек осталась одна-оди-нехонька, затравленная, физически изнуренная, на уставших лошадях и не знающая — что же будет завтра?

Это были: Темижбекской станицы войсковой старшина Попов, его брат сотник, хорунжий Маслов-старший, бородатый прапорщик Никитин и еще кто-то. Их командир сотни подъесаул Храмов. Казаки станицы Кавказской — автор этих строк, младший брат Георгий и прапорщик Митя Жарков.

С сумерками — все офицеры-темижбекцы тронулись в свою станицу. В степи, в истоках болотистой речки Челба-сы, держа лошадей в поводу, скрючившись от холода, дремали четыре офицера: два брата Елисеевых, Храмов и Жарков. Это было все, что осталось от тысячного отряда конницы восставших...

Ночь на 25 марта, на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, смертельным страхом нависла над нами. На небесах витали ангелы, а на земле владычествовал сатана. В природе было сыро и холодно. В желудках голодно, а на душе — мертвящая жуть...

Что произошло в главных силах восставших

По рассказам участников-офицеров — наша пехота, по плану заняв исходные пункты, с рассветом перешла в наступление на хутор Романовский. Но в тех местах, где меньше всего ожидали казаки, — густые их цепи были встречены огнем противника, который был, как оказалось, в курсе плана наступления восставших.

Полнейшая неожиданность, отсутствие дисциплины и сознание, что ты «восставший» без тыла, без базы, — все это вместе взятое внесло полную деморализацию в души казаков, и они, растерявшись, спешно отошли в Кавказскую. В крепости вновь многолюдный митинг. Послышались упреки, что это офицеры со стариками затеяли восстание. Но в это самое время красные выставили орудия в

L

виду станицы и открыли по ней редкий шрапнельный огонь. Разрывы были высоко, и все же... белые дымки разрыва снарядов совершенно деморализовали казаков, и они толпами бросились по улицам, спасаясь. И напрасно в крепости почти рехнувшийся от горя маститый Ловягин уговаривал казаков защищаться до конца... И напрасно хорунжий Елисеев Андрей, сам выдающийся пулеметчик, выставил во всех крепостных главных пунктах свои пулеметы, числом сорок... В последний момент они оказались без нумер-ных казаков, почти сплошь его сверстников-станичников.

Все бежало... К обеду красные солдаты вошли в станицу и приступили «к суду и расправе»... И произошло следующее. Войсковой старшина Ловягин, начальник Восставшего Стана казаков, верный своему долгу — оставался до конца в крепости. Красные, ворвавшись туда, схватили его и на подводе отправили для суда в Романовский. Но озверевшие солдаты не выдержали и на выгоне, у кургана с крестом, штыками и шашками исковеркали его тело, бросив труп там же, на шляху. У него остались жена и 10-летний сын. Красные запретили его хоронить с церковным отпеванием.

Студент Саша Солодухин, душа и баян всего восстания, казак станицы Ильинской, укрывшись в одном дворе, был обнаружен и тут же заколот штыками. На теле его оказалось 18 ран.

Были схвачены старики — хранители духовной станичной казачьей жизни, старые конвойцы-урядники эпохи Императора Александра Третьего — Севостьянов, Диденко, Наумов Изот и урядники — Мишнев Михаил, Чаплыгин Гавриил. Их расстреляли в Романовском в тот же день.

Спасаясь, очень многие бежали на восток, в ближайшую станицу Темижбекскую. Красные яростно искали сотника Жукова, но не нашли. В Темижбекской схватили нашего командира 1-й бригады полковника Георгия Семеновича Жукова, который никакого участия в восстании не принял. Но достаточно было звука этой ненавистной для красных фамилии — Жуков, как оказался расстрелян совершенно невинный штаб-офицер. Он был родной брат известных на Кубани полковника Семена Семеновича Жукова и флигель-адъютанта Государя Императора Николая II, офицера Конвоя Его Величества есаула Жукова, застрелившегося на фронте во время 1-й Великой войны.

Для Войсковой Истории должен подчеркнуть, что — сотник Алексей Тимофеевич Жуков, состоявший тогда обер-офицером при атамане Кавказского отдела полковнике Репникове, был одним из самых активных руководителей Кавказского восстания.

В Темижбекской был арестован бежавший туда и наш полковой делопроизводитель, надворный советник Трофим Семенович Чирсков, родом терский казак. За пышную бороду красные приняли его «за генерала» и потому придумали ему особенную смерть: привязав к буферу вагона, накатили на него другой и... живьем раздавили совершенно невинного человека, к тому же человека тихого, робкого и исключительной доброты.

Там же был расстрелян коренной казак, войсковой старшина Попов, офицер 1 -го Кубанского полка и командир взвода темижбекской сотни в моем конном отряде. Поручик Важенский, из очень почтенной семьи нашей станицы, красивый и скромный молодой человек, боясь попасть в руки красным, бежал к Кубани и на ее берегу застрелился...

Казак Козьминов станицы Темижбекской, что сломал ногу, рубя телеграфные провода на разъезде Рогачевском, и оставленный в больнице в Казанской, был прикончен штыками при перевозке его в Романовский на военно-революционный суд... Остальных жертв красного террора не помню и не знаю.

После поражения — паника в нашей станице, в Стане главных сил, была полная. Ненавистный красный враг уже обстреливал ее шрапнелью, совершенно неслыханным и невиданным оружием для женщин и детей, поэтому семьи казаков, наскоро связав «узлы необходимого», устремились на восток и в степь, боясь разгрома и убийств со стороны красных. Все это было и в нашем семействе. Кстати сказать, двор нашего отца находился в непосредственной близости от станичной крепости.

— Сыны, сыны!.. Только не попались бы живьем! — так рассказывала потом наша мать, взывал отец. И, отправив ее, нашу мать, с тремя дочурками-подростками на линейке на восток, — держал в седле Андрею-сыну его строевую кобылицу, и... сам попал живьем в руки красных.

С матерью нашей он условился, что она будет ждать его у двора «сватов Жуковых», на востоке от станичной площади, и уже оттуда двинутся в Темижбекскую. Но... наша добрая и слабовольная мать...

— Поспешим, сватушка, в наш сад над Кубанью под горою... а сват (т. е. наш отец) — он догадается, куда мы убежали, и найдет нас, — так уговорила ее свекровь нашей старшей сестры Марии. И они, две семьи, двинулись под гору, в их далекий фруктовый сад перед самым правым берегом Кубани.

Отец с последним станичным атаманом и соседом, старшим урядником И.В. Виноградовым, скорым шагом шли на условленное с матерью место встречи, чтобы вместе бежать на Темижбек, но... не нашли ее там. Наверное, не дождавшись, тронулась самостоятельно на восток с толпою других, решили они и быстро двинулись в том же направлении по длинной улице, ведущей к Темижбекской станице. И уже на окраине ее из переулка выскочил красный патруль и арестовал их. Почему — неизвестно, но бывшего атамана он отпустил, а нашего отца препроводил к броне-поезду, стоявшему у западной окраины станицы. И между начальником красного карательного отряда, бывшего на бронепоезде, и нашим отцом произошел такой диалог:

— Ты есть Елисеев? — отец ответил утвердительно.

— Это твои три сына-офицера? — отец ответил, также утвердительно.

— Ну... иди!.. Ты свободен... — коварно сказал он, Романовского хутора мужик, «Сережка-портной». И когда отец отошел от бронепоезда — он выстрелил ему в спину, но ранил в ногу и отец упал... Тогда он подошел к нему и в упор выстрелил в голову... Пуля пробила череп и осталась в голове. Наш дорогой отец был убит наповал...

Так рассказал машинист бронепоезда, когда белые войска заняли нашу станицу и хутор Романовский. На второй день 70-летняя его старушка мать, наша бабушка, с 30-летнего возраста вдова, взяв костылек и заплетаясь своими износившимися в работе старческими ногами, плетется на далекую окраину станицы, чтобы найти тело любимого и единственного сына. Все запуганы... все попрятались или убежали из своих домов в степь, но ей... ей теперь все равно...