Было выпущено обращение к казачьему населению «восстать всем против ненавистной красной власти», с перечислением насилий, произведенных карательными отрядами красных. Началось разоружение иногородних в нашей станице. Странная казачья натура! Безусловно, воинственная и в то же время великодушная. Даже во вред своему благополучию. Никто из местных большевиков не был арестован. И само разоружение было мирным, по-домашнему, по-свойски. Они же потом иначе отплатили казакам...

Не был сменен и комиссар станицы, вахмистр Писаренко. Восстали против красных, а на местах осталась та же структура советской власти, с теми же лицами.

Ближайшие станицы на призыв откликнулись немедленно же, смело и восторженно. Дмитриевская мобилизовала 25 присяг и на подводах прибыла в крепость. Кавказская мобилизовала 35 присяг, т. е. до 55-летнего возраста. В Восставший Стан вошли все, от мала до велика.

В станицу Расшеватскую, где проживал атаман отдела полковник Репников, —решено послать сотню темижбекцев под командой подъесаула Храмова* и с ним несколько стари-ков-кавказцев, как показатель, что «восстало все казачество». С этою молодецкою сотнею прошу выехать бывшего станичного атамана К.И. Стуколова, которого знали многие и в других станицах. Он соглашается и тут же предлагает другим. И на моих глазах произошла незабываемая сцена.

— Поедем со мною, Иван Гаврилович? — говорит он моему отцу, сверстнику, другу и единомышленнику по станичному самоуправлению.

— Я спрошу Федю, — отвечает ему.

— Ну, спроси, только поскорей... сотня сейчас выступает, — бодрит он его. И от группы стариков отделяется наш отец, подходит ко мне и произносит:

— Можно, Федя, и мне ехать делегатом в станицу Расшеватскую? — спросил наш дорогой 50-летний бородатый отец 25-летнего своего сына подъесаула — «начальника всей конницы восставших».

— Конечно, папа, поезжайте, — почтительно ответил ему. Казачьи сценки, достойные истории.

Трогательной картиной было прибытие казаков станицы Расшеватской, со своим станичником и атаманом отдела полковником Репниковым, мобилизовавшим в строй все силы станицы. Длинной лентой конного строя своей сотни и тсмижбекцев — в колонне «по три», — медленно, полу-вольтом, продемонстрировали они по широкой площади перед крепостью и выстроились развернутым фронтом к ней. Позади всей конной группы до 400 человек — подтянулись подводы «на железных ходах» пеших казаков. Картина — словно запорожцы, собирающиеся в поход.

Высокий квадратный земляной вал крепости долгой Кавказской войны был весь усыпан многотысячной толпой казаков всех возрастов. Здесь было, кажется, все население станицы Кавказской, собравшееся праздновать свой великий праздник «Казачьего Освобождения».

Весна давала о себе знать. Уже подсохла земля, и солнце приятно грело по-весеннему, словно приветствуя своими нежными лучами правое дело казаков. Конную сотню расшсватцев возглавлял их станичник и наш старейший кавказец войсковой старшина Зеленин*. К прибывшим вышел начальник восставших — мощный, скуластый, с черною бородкою «надвое» Ловягин, сопровождаемый почетными стариками станицы Кавказской. Все, кроме Ловягина, были с винтовками в руках. Длинные седые бороды, костюмы разных покроев, но все в папахах. Видно было, что только крайняя необходимость заставила этих людей взяться за оружие, чтобы отстоять свое казачье право.

Впереди этого роя стариков, непосредственно за Ловя-гиным, с большим белым хлебом и солонкою на нем — широко шагая, шествовал великан-казак, Илья Иванович Диденко. Если кому-то нужно было бы писать картину «Илья Муромец», то надо было взять Диденко. Роста высоченного. В косую сажень плечи. Грузная, но не обремененная дородность. Черный, как смоль, с небольшою густою бородою. Стройный и красивый. При этом — доброе сердце. Его знали очень многие в станицах. Он служил в Конвое Его Величества Императора Александра Третьего. В фигуре и в лице — двойник своего Государя. И Император, в своих выездах за границу — всегда брал с собой урядника Диденко, словно этою колоритною фигурою казака-велика-на давал знать иностранцам о всей мощи российской. И винтовка на нем, брошенная на погонный ремень на правое плечо, дулом вниз, по-охотничьи — выглядела на его громадной фигуре, словно трость.

Произошла необходимая воинская церемония, с командой: «Шашки-и... ВОН!» — Зеленин, с шашкой «наголо» поскакал навстречу Ловягину и отрапортовал по всем правилам строевого устава. Толпа затаенно молчала, с восторгом наблюдая происходящее. Вся эта масса конных и пеших казаков прошла в крепостные ворота. За командиром темижбекской сотни подъесаулом Храмовым следовали делегаты, старики-кавказцы. Среди них и наш отец, с винтовкой через плечо и, как мне показалось, очень грустный. Предчувствие смерти, видимо, уже витало над его душой и говорило о ней...

К ночи этого дня казаков Дмитриевской станицы привел войсковой старшина Копанев*, так же наш старейший кавказец.

Восставший Стан казаков разбухал. Крепость приняла вид встревоженного муравейника. Глава советской власти в Кавказском отделе, комиссар Одарюк, заволновался. Началась с ним ненужная переписка. Одарюк выпустил воззвание к населению, подчеркивая в нем, что восстали только одни офицеры с небольшой кучкой казаков. Ему ответили: если он хочет убедиться, что это не так, — он может прибыть к восставшим, с гарантией, что вернется обратно невредимым. Он принял предложение и прибыл на автомобиле с небольшим своим штабом.

Разрезая толпы вооруженных казаков, его машина подошла к центру собравшихся. Он, видимо, не ждал такого большого скопления казаков. Мягко, заискивающе улыбаясь, — он вошел в круг, где стоял Ловягин со старшими офицерами и стариками. И заговорил — длинно, внушительно объясняя поведение его карательных отрядов по станицам. Но его слова не дошли до души казаков и никого не убедили. Вид же ощетинившихся стариков впереди многотысячной толпы казаков с винтовками в руках — говорил ему, что казаки восстали поголовно и всерьез.

С ним прибыл и его доверенный помощник, наш кавказец, есаул Пенчуков. Хороший офицер и отличный полковой товарищ, добрый по натуре и компанейский — в Финляндии, к своей неожиданности, он был избран писарями и командами штаба на должность начальника штаба дивизии. Ничего тогда в нем не было «красного», но, прибыв на Кубань и расположившись штабом дивизии на хуторе Романовском, он воспринял советскую власть, отказавшись подчиниться Кубанскому Войсковому штабу. Отношение к нему казаков, в особенности, стариков на этом собрании, было исключительно недружелюбное и даже опасное. В их понятии никак не вязалось — как это свой казачий офицер, да еще родного 1-го Кавказского полка, мог признать красных, да еще и служить у них? Пенчуков был бледен, растерян, молчалив. Раздавались голоса о самосуде над ним... Переговоры с Одарюком ни к чему не привели, и он был отпущен к себе, в свой штаб, в Романовский...

Наш Восставший Стан разросся в своей численности. Его надо было кормить. Отрядным интендантом был назначен есаул Шниганович, так же наш старый кавказец и станичник. Все довольствие легло на казаков станицы Кавказской. И к чести их — возы сена и зерна для лошадей, горы печеного белого хлеба, сотни ведер молока — неслись в крепость безвозмездно нашими всегда сердцелюбимыми казачками.

— Кушайте на здоровье, родименькие, — приговаривали обычно они. — А то эта красная нечисть... — добавляли к этому, определив свое бесхитростное отношение к одним и другим.

Но главная трагедия была в том, что отряд разросся, а дисциплины — никакой. Была сознательность подчинения офицерам, но воинской дисциплины не было. Сотни конных и батальоны пеших казаков сформировались по своим станицам и при своих станичных офицерах, входя своими полунезависимыми единицами в общий Стан. Никаких внешних воинских отличий. Это было народное ополчение без воинского костяка, а руководители его — без плана.

На 5-й день восстания — люди стали уставать от бездействия. Прибыв в Кавказскую «налегке» и пробыв здесь 4 дня — казаков потянуло домой, в свои станицы, к семье, к пашне... «Сознательность восстания» и станичная дисциплина для дела вооруженной борьбы здесь оказались непригодными. В Стан не прибыли еще казаки богатых и больших станиц — Успенской и Ильинской. Ждать их стало уже невозможным и надо было действовать, чтобы казаки сами не покинули Восставший Стан...