2-я сотня ответила громко, вызывающе и как бы взывающе к другим сотням:
— Идем! Господин полковник!
Следующая отвечала 3-я сотня. От нее мы ожидали только положительного ответа, так как в центре «покоя
полка» стоял их былой во всю войну и выдающийся командир сотни, теперь помощник командира полка войсковой старшина Маневский. В его присутствии сотня, словно под гипнозом его умных и справедливых глаз, — могла ответить только положительно.
Косинов пошел к 4-й сотне. В этой исключительной и небывалой в воинских анналах картине — нервы были напряжены до крайности и все глазами провожали печальный ход своего командира, вполне отдавая полный отчет в том, чем все это было вызвано. Во главе 4-й сотни стоял подъесаул Дьячевский, бывший младшим офицером этой сотни еще с мирного времени, с заброшенного в пустыне поста на Персидской границе в Туркестане, Пуль-и-Хатун. Он проделал с этой сотней всю войну. Казаки очень любили Дья-чевского за его личную бесконечную доброту души и за то, что он не любил службы, не напрягал ею и казаков, а в кутежах бросал казакам в подарок последний свой рубль.
В центре же «покоя полка» стоял их испытанный отец-командир, войсковой старшина Калугин, для которого его 4-я сотня, друг-жена и три мальчика-кадета — были самыми близкими и дорогими существами в его жизни. За 4-ю сотню мы не боялись, и она ответила достойно.
Косинов направился к 5-й сотне. Если бы спросить казаков 5-й сотни — за что они арестовали своего командира сотни есаула Авильцева в Сарыкамыше, т. е., как они допустили арестовать его солдатам, — они, пожалуй, не могли бы ответить толком. Можно точно сказать, что есаул Авиль-цев был самым заботливым командиром для своих казаков. Как старый офицер и как долгий полковой казначей он точно знал, куда и как использовать казенную копейку, и использовал ее только для своей сотни. 5-я сотня состояла из казаков Терновской и Тифлисской станиц и была очень спокойная. Взводные урядники — Жученко, Беседин, Дереза были так рассудительны всегда и дисциплинированны. Эти три урядника были казаки Терновской станицы. 5-я сотня ответила также отлично.
Гипноз, охвативший сотни, усиливался. Осталась для опроса 6-я сотня. Она формировалась из двух станиц — Успенской и Новолокинской, что рядом со Ставропольской губернией. До средины 1916 г., еще из Мерва, ею командовал старый, спокойный и добрый есаул Флейшер*, который ни себя, ни сотню службой не напрягал. Во все те же годы его младшим офицером был хорунжий Некрасов, который также ни себя, ни казаков службой не напрягал. Теперь Некрасов, как и все мы, сверстники, в чине подъесаула и командир своей 6-й сотни. Казаки его любили и уважали. Сотня ответила согласием громко, как и другие сотни.
Все, что здесь описывается, для любой армии и любой страны — только ненормально, как было бы больше чем ненормально для тех же казаков несколько месяцев тому назад. Но теперь наступило жуткое революционное время, полное произвола и непослушания в армии, — почему командир полка и произвел подобный «опрос сотен».
После этого, все при том же гробовом молчании всех — полковник Косинов, в сопровождении штандарта, вышел на средину полка и в хорошей отеческой речи просил не осрамить седины нашего родного Кубанского Войска. Казаки отвечали: «Постараемся, господин полковник!» Взводными колоннами сотни прошли церемониальным маршем перед полковым штандартом и были отпущены по своим квартирам.
Но в окопы идти не пришлось. В Петрограде вспыхнуло большевистское восстание, о чем мы смутно услышали, и весь 1-й Кавалерийский корпус по железной дороге был брошен в Петроград.
Александрийские гусары
В вечерние сумерки, в дождь и слякоть под копытами коней — наш полк шел к железнодорожной станции на погрузку в Петроград. В каком-то селе обгоняем пехоту. Пехота, но при шашках.
— Какой полк? — спрашиваем из строя.
— Бессмертные гусары... — слышится в ответ, и, когда поравнялись с головой этой небольшой колонны, во главе ее я увидел штабс-ротмистра Колю Равву. Два родных брата Равва, Коля и Павлик, в 1912 г. окончили Елисаветград-ское кавалерийское училище. Их отец служил в Кубанском Войске (не казак) и в 1911-1914 гг. жил в нашей станице, являясь командиром 2-го Кавказского льготного полка. Сы-новья-юнкера на каникулы приезжали к родителям, где мы и познакомились и подружились, как юнкера славной русской конницы. Я был тогда юнкером Оренбургского казачьего училища и годом моложе их.
На Рождественских Святках под 1913 г. я гостил у обоих братьев-корнетов в Самаре, где стоял Александрийский гусарский полк. Здесь с Колей первая встреча с тех пор. Он большой конник. Со своим взводом атаковал конных австрийцев, получил шашечное ранение в голову и награжден Георгиевским оружием. И теперь вдруг «шагает»... В полутемноте кричу ему:
— Ты как попал в пехоту, Коля?
Узнав по голосу, отвечает:
— Спешили два эскадрона за излишком конницы, и вот я здесь. Но — уйду! Не дают летать на конях, — буду летать в воздухе! — вызывающе бросает он.
Больше я его не видел. Писали, Коля Равва стал летчиком, но его сбила своя же пехота, как протест, что он летал на разведку. Аэроплан его рухнул на землю и... так жутко погиб отличный кавалерийский офицер Александрийского полка бессмертных гусар, как звался этот полк.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ Опять в Финляндию
1-й Кавалерийский корпус, как и наша 5-я Кавказская казачья дивизия, не успели прибыть в Петроград для подавления первого большевистского восстания, которое произошло 3-го и 5-го июля. Его подавили 1-й, 4-й и 14-й Донские казачьи первоочередные полки, стоявшие тогда в Петрограде. Нашу дивизию перебросили в Финляндию и расквартировали в районе железнодорожной станции Ууси-кирка (Новая церковь), что немного севернее района Териок. Наш же полк размещен был в селе того же названия, отстоявшего от станции в 10 километрах на запад. Узнав о переброске в Финляндию, казаки были очень рады, искренне полюбив эту страну.
Должен подчеркнуть, что, когда полк выступал из Финляндии под Двинск в июне месяце, местное население района под Або, где квартировал полк, через своих ленсманов (старосты сел) преподнесло полку похвальную грамоту, в которой говорилось, что «казаки, в их представлении, казались варварами... Но когда население так близко соприкоснулось с ними и сравнило их с русскими революционными солдатами — нашло их людьми спокойными, рассудительными и воински дисциплинированными». Получив эту грамоту, командир полка полковник Косинов, как и мы, старшие офицеры полка, не только что не обратили внимания на ее содержание, но как-то легкомысленно отнеслись к ней, даже посмеялись и, конечно, не сохранили ее. Казаки об этом знали, им это очень льстило, вот почему, узнав, что наш полк перебрасывается вновь в Финляндию, и были бесконечно рады.
Моя 2-я сотня шла последним эшелоном полка. На очень маленькой станции Ууси-кирка, разгрузившись и пройдя походным порядком 10 километров по шоссированной дороге в сосновом лесу, — с пригорка «воткнулись» в церковную площадь. Наш полк всегда входил в населенные пункты с игрою оркестра полковых трубачей и с песнями всех сотен. Вызвав песенников и свернув налево, сотня двинулась по улице.
— Здорово, друг... уведомляю, что кончен наш кровавый бой... — затянул любимую у «линейцев» песню бархатный баритон приказного Гераськи Сапегина, казака станицы Дмитриевской, и сотня, на три голоса, подхватила речитативом:
— Тебя-a! С победой поздравляю!.. — и потом протяжно, как бы с жалобой, заунывно, огласила: — Себя-а — с оторванной рук-ко-ой...
Сотня спускается вниз, почему казачья песня, разливным эхом, слышна очень далеко впереди нее. Казаки находятся в каком-то упоительном ударе, поэтому и поют исключительно восторженно. Жители-финны с любопытством рассматривают казаков и слушают их стройное пение. По аллеям громадного двора-парка справа бегут три девушки-подростка. Они выскакивают на улицу через боковую калитку и от неожиданности останавливаются, наткнувшись «на голову сотни». Сотня с задором поет уже веселую песню, а они, вылупив свои глазенки, любовно заглядывают во рты казаков. На них легкие летние платьица, на ногах сандалии без чулок и весь их вид такой элегантно-очаровательный. Под взоры «этих фей» казаки поют еще веселее, как вдруг подскакивает сотенный урядник-квартирьер и докладывает, что: «Для Вас, господин подъесаул, и для первой полусотни квартиры отведены на этой даче», — и рукой показывает на двор-сад, откуда выбежали эти феи.
