Возвращение в полк. Новые назначения
Бабиев рад моему возвращению. Сейчас он оставлен «за командира бригады» (корниловцы и екатеринодарцы). За него полком командует подъесаул Сменов, но он говорит мне, чтобы я как старший в чине не принимал бы полк, так как дня через два возвращается полковник Муравьев, настоящий командир 1-го Екатеринодарского полка, и он сразу же вернется в полк.
Наконец, мы в штабе своего полка, но там кроме денщиков никого нет. Мы ждем. С темнотой приходит командующий полком, мой старый друг Сменов.
— Фед-дя-а!.. дорого-ой! ты знаешь, где я был? — были первые его слова. И тут же возбужденно продолжает: — Генерал Врангель приказал согнать всех мужиков на площадь у сельского правления и держал к ним речь. Даже я не понял, что он говорил, а мужики, стоя без шапок, только чесали в своих затылках. Вот где может быть наша гибель, — покрутив головой, закончил он и не стал передавать мне содержание речи Врангеля.
9 ноября назначена дневка всей 1-й Конной дивизии. С временно командующим полком, подъесаулом Сменовым, мы говорим в этот день много и обо всем. Говорит больше он, а я слушаю. Он мне всегда нравился своим анализом всего, что делается вокруг. Он очень опытный казак и старый службист. В 1910 г. в Оренбург из полков прибыло несколько десятков вольнопределяющихся для держания вступительного экзамена в военное казачье училище ото всех войск, кроме Донского. Распоряжением коменданта города все мы были размещены в большом доме, и старшим над нами был назначен фельдфебель одного из Кубанских пластунских батальонов, Михаил Сменов, прибывший из Закавказья. Он почему-то не был в ранге «вольноопределяющегося», т. е. — его погоны не были обшиты трехцветными «витейками», определяющими положение этого воинского «нижнего чина», а на малиновом погоне красовался «золотой галун» фельдфебеля. Маленького роста, сухой, подтянутый, воински отчетливый — он нам всем понравился. К тому же он хорошо пел хоровые казачьи песни. Мы, кубанцы, скоро все перешли с ним на «ты», а я лично — искренне подружился с ним. Но экзамена он не выдержал, остался жить в Оренбурге как ушедший «на льготу казак», готовился и только через два года, в 1912 г., выдержал экзамен и поступил юнкером «в общий класс». Я тогда был уже на старшем курсе, во 2-м специальном классе и взводным портупей-юнкером. Дружба наша усилилась, и вот теперь — мы в одном полку, храбром Корниловском конном.
Происходя из очень бедного казачьего семейства, он упорным трудом достиг офицерскаго чина. Видимо, от этого он и стал «анализировать» события и во всем искать правду». За это его недолюбливал Бабиев, делающий все горячо, «скопытка». Сменов отвечал ему тем же. К тому же Сменов тогда был настроен очень либерально.
Из штаба генерала Врангеля в полки прислали воззвание генерала Деникина, с указанием — «за что борется Добровольческая армия?» Эти воззвания приказано разбрасывать по селам конными разъездами. Миша развернул передо мною почти аршинного размера листы, в которых напечатано «о земельном вопросе, о конечной цели борьбы и о будущем государственном строе, который «выявит» сам народ».
— Ну, почему не написать прямо: через Учредительное собрание, — нервничает он. — Нет... тут есть какая-то хитрость. Народ этого не поймет и не поверит. Да и какая это пропаганда в каких-нибудь двадцать листов, данных мне в штабе?! — продолжает он все также нервно.
Он рвет один лист. Потом садится за стол, берет карандаш, зачеркивает слова «народных представителей» и вписывает на их место — «за Учредительное собрание». Карандаш у него плохой, зачеркнутое и написанное плохо видно, но он доволен и добавляет: «Пусть крестьяне хоть будут знать, за что мы боремся». Все мы тогда и не интересовались, и не разбирались в политике, почему я и смеюсь над своим Мишей и этим его как бы успокаиваю. Кроме того, все мы, строевые офицеры, считали, что политика — не наше дело. Наше прямое дело было: чтобы войска не обижали жителей; чтобы наш приход в села был бы для крестьян приятен; чтобы они видели в нас друзей, освободителей, а не врагов, насильников, карателей.
Генерал Врангель пишет, что 6 ноября был вызван генералом Деникиным на станцию Рыздвяную (вторая станция от Ставрополя на Кавказскую), где в поезде генерал Деникин объявил мне о назначении меня командиром 1-го Конного корпуса, в состав которого, кроме моей (1-й Конной дивизии), включалась 2-я Кубанская казачья дивизия полковника Улагая. Последняя прорвавшимся из Ставрополя на северо-восток противником была оттеснена из района деревень Ду-бовка—Тугулук и ныне располагалась в районе села Донского. 1-му Конному корпусу приказывалось продолжать преследование Таманской красной армии, действуя к северу от железнодорожной линии Ставрополь—Петровское. К югу от этой линии наступали части генерала Казановича и 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского.
Полковник Науменко отбыл в Екатеринодар (до атаки Ставрополя) на заседания Кубанской Рады. Полковник Топорков вступил в командование 1 -й Конной дивизией. Бригада полковника Мурзаева (Линейцы и Черкесы) временно оставалась в подчинении генерала Казановича (1-я пехотная дивизия). Взамен ее мне передавалась из 3-й пехотной дивизии (полковника Дроздовского) бригада генерала Че-котовского — 2-й Офицерский конный и 1 -й Черноморский казачий полк (стр. 88, 91 и 92).
Маленькое примечание: обо всем этом мы узнали только числа 12 ноября в селе Константиновском и были удивлены (мы, офицеры Корниловского полка), что конный корпус, состоящий исключительно из десяти Кубанских полков, назван только «Конным», когда фактически он был чисто Кубанским. Это, естественно, задевало нашу войсковую гордость.
10 ноября 1918 г. дивизии двинулись: 1-я Конная — на село Константиновское, а 2-я Кубанская — на село Благодатное. Авангардом от 1 -й Конной шел Корниловский полк.
В холодный пасмурный вечер мы достигли села Кон-стантиновского. Красные неглубоко окопались западнее его и встретили наш полк огнем. Цепи их тянулись далеко на юг и на север от села, насколько хватало глаз. Дул холодный восточный ветер. Казаки в овчинных полушубках (кожухах), закутанные в бурки и башлыки, были отличной мишенью для красных. Сменов рассыпал сотни в лаву. Две левофланговые сотни бросились в шашки и сбили пехоту, но в это же время из балки и во фланг кучной массой выскочил неожиданно красный эскадрон, опрокинув и отбросив наши жидкие лавы, так же быстро скрылся назад. Здесь был упущен момент, и полк, «на плечах красных», не ворвался в село. Но странно было то, что мы не видели позади себя не только что всей нашей 1-й Конной дивизии, но мы не видели и своего бригадного 1-го Екатеринодарского полка вместе с полковником Бабиевым. Полки тогда были малочисленны, но и одной головной бригады было достаточно, чтобы в тот момент ворваться в село и закрепить его за собой. Тогда была еще странная манера — растягивать полки в длину и ширину, вместо того чтобы «бить кулаком» и в одну точку.
Красные конники поняли это раньше нас. Их примитивный мозг работал просто: у них конный бой выливался словно в «кулачный бой» — скопом, грудью, порывом, мы же действовали «широкой лавой».
Наш успех был сорван, и мы, вновь широко раскинув полк в лаву, маневрировали и постреливали в красных, кто как мог и хотел. Даже и с седла. Хорошей приманкой для огня красных был наш штаб полка с ординарцами человек в двадцать, с большим и высоким полковым флагом. Неожиданно, слева, заговорил красный пулемет, и рой пуль шипяще пронесся над нашими головами. Мы не обратили на это внимание. Но вот второй рой пуль пронесся уже гораздо ниже, и некоторые ординарцы пригнулись к луке своих седел. Сменов заволновался и приказал быстро рассыпаться в лаву тем, кто был с нами. И только что казаки бросились в стороны, как третий сноп пуль прошел, пронизал всех нас выше седла. Что-то щелкнуло у меня на груди и дернуло в поясе. Что-то запорошило мне правый глаз. Мой нервный конь запрыгал.
И когда я отошел от неожиданности, то обнаружил, что одной пулей был пробит мой бинокль, висевший на груди, а второй пулей — разбита поясная серебряная пряжка. В бинокле пробит был правый глазок, запорошивший мне правый глаз.
