В студеную зимнюю полночь кто-то требовательно постучал в наши ворота.
— Здесь ли живет Ф.И. Елисеев? — спросили отца два подозрительных субъекта, небритых, в солдатских шинелях и солдатских же «репаных» с отворотами серых шапках.
— А Вы-то кто? — спросил отец.
— Не бойтесь, папаша... мы его друзья. Разбудите Федю, пусть он выйдет... он нас узнает, — говорит один из них.
То были мои сверстники по Оренбургскому училищу, теперь подъесаулы 3-го Кубанского полка Степан Сердюк* и Назар Савченко*. Бежали из полка, из станицы Ново-Александровской Лабинского отдела. Несмотря на то что они были в солдатской форме и без погон, в них заподозрили офицеров и арестовали. Оба они были умны, но настоящей военной выправки не имели и в военном училище. Савченко — замкнутый человек, но Сердюк был разговорчивый и с черноморским юмором. И он внушил красногвардейцу, охранявшему их, что они есть «прости козакы... булы мобылызовани и тэпэрь йидуть до дому». Солдат долго сомневался в правдивости этих слов, но потом отпустил «на их совесть». И так как в Екатеринодар нельзя было пробраться, они и вспомнили обо мне, жителе Кавказской станицы, не находящейся еще под властью красных.
Наша семья приняла их как сыновей. Отдохнули бедолаги. Сердюк и здесь был интересен в своем юморе. Нашу мать называл «тетенька» или «мамаша». И, расставаясь, неграмотной казачке — поцеловал руку. Отец вновь уговорил извозчика-соседа, солдата Прокошку, кружным путем доставить их в станицу Казанскую, откуда можно было еще проехать в Екатеринодар по железной дороге.
Но не всем судьба уготовила благоприятный исход. В полковой канцелярии неожиданно встретил 2-го Екате-ринодарского полка войскового старшину Журавель. Он ехал из Персии, как квартирьер своего полка. Узнав о преграждении пути в Романовском, со станции Гульке-вичи, на извозчике, он прибыл в нашу станицу и представился командиру полка Калугину, у которого и остановился.
В тужурке с меховым отложным воротником нараспашку — под ней гимнастерка с погонами и на груди белый офицерский Георгиевский крестик. Офицерские диагоналевые темно-синие бриджи вобраны в боксовые сапоги. Он брюнет с круглыми большими глазами. Среднего роста, чуть полный, но по-офицерски очень подтянутый. Он мало говорил с нами и... сидя в канцелярии, наполненной писарями и казаками, о чем-то думал. Мне особенно приятна была эта встреча, да еще в нашем полку и в моей станице, с однополчанином по 1-му Екатеринодарскому кошевого атамана Чепеги полку 1910 г. Тогда он молодым хорунжим взял 1-й офицерский приз на скачках, с препятствиями, а я, 17-летний вольноопределяющийся, был награжден 1-м полковым призом за наездничество и джигитовку. Это было 6 мая, в день тезоименитства Государя Императора Николая Второго. Вид его был всегда грустный. Возможно, что душа-вещун предсказывала ему близкую смерть.
И вот, в один из дней, в полку не стало его и подъесаула Саши Винникова. Потом мы узнали, что Журавель, Винников и два молодых офицера-пластуна ночью, пешком, вышли из станицы, обогнули с севера хутор Романовский и, добравшись до станицы Ловлинской (бывший хутор станицы Казанской), под греблей решили отдохнуть. Здесь их увидел конный разъезд красных и арестовал. Под штатскими тужурками они имели офицерское одеяние. На допросе признались, что пробирались в Екатеринодар. Разбор дела и суда был короткий. Красные достали в станице лопаты, приказали им вырыть яму и потом зарубили шашками, добив прикладами винтовок...
Узнав очень скоро об этом, мы были потрясены!.. Было жаль погибших так трагически, в особенности, однополчанина Шуру Винникова. Жгучий брюнет с лицом матового цвета. Замкнутый с казаками, но в среде молодежи — остроумный и стойкий полковой товарищ. В июле 1914 г. он прибыл молодым хорунжим в Мере, с полком проделал всю войну и вот... так жутко погиб от рук своего же русского солдата... Было о чем подумать!
Но наряду с глубоким сожалением — мы удивлялись, почему они двинулись пешком? Ведь так легко было достать в станице верховых лошадей! Да у Винникова и была своя строевая кобылица! Кроме того, почти все офицеры нашего полка своих строевых лошадей передали вестовым в ожидании лучших дней или продали им за бесценок. Хотя все это есть бесплодное гадание «вслед»...
Бессилие казачьей власти
Наш полк, вернувшись на Кубань, не надел погон. Приказа об этом не было, и мы, офицеры, не сговариваясь, считали: это может вызвать вредные разговоры среди казаков. В станице было много иногородних и демобилизованных солдат. Были неприятные случаи с чинами управления отдела, даже и с заслуженными писарями — «почему они еще носят погоны?» — дерзко говорили солдаты. В понятии солдат и мужиков — во всей России установилась красная власть; всей бывшей армии показано снять погоны, и вот только кучка казаков еще придерживается старого строя.
Атаман Кавказского отдела полковник Репников отлично понимал психологическое настроение черни и отдал приказ: «всем оцять погоны во избежание могущих быть неприятностей». Случай к могущим быть неприятностям проявился очень скоро.
В одну из ночей рота красноармейцев чуть свыше ста человек, придя из Романовского, захватила станичную крепость с арсеналами. По грязи и слякоти, растянувшись по узкому тротуару Красной улицы, она дошла до церковной площади и попыталась захватить ящики с новыми винтовками, бывшими при нашей полковой канцелярии. Все это было сделано совершенно беспрепятственно со стороны нашей власти. К удивлению и похвале — отстояли захват оружия несколько казаков нашего 1-го полка, и рота вернулась в Романовский. Она была послана военно-революционным трибуналом, видимо, как разведка для испытания военной мощи казачьих сил. И не нужно быть провидцем — как красногвардейцы поступили бы при встрече с офицерами в погонах. Положение казачьей власти становилось совершенно беспомощным. И хотя фронтовые казаки стали «праветь», но воинской дисциплины не существовало... Это проникновение вооруженных красных в станицу взбудоражило многих. Станичная власть устроила что-то вроде митинга в помещении прогимназии, на который пригласила своих офицеров-станичников, весь цвет стариков и бывших станичных атаманов. Решено было: станицу разбить на четыре боевых участка, под начальством своих офицеров. Мне предложено быть начальником 1-го участка, западного, главного, на который уже было нападение с Романовского.
Условлено было: на ночь выставлять пешую заставу на шляху, у кургана с крестом, как главного пути красных в станицу. Застава выставлена. Была снежная метель и очень холодно. Вдруг в полночь, в парадную дверь резкий стук в наш дом. Видимо, донесение с заставы, думаю я. Быстро выхожу на крыльцо и вижу, — вся боевая застава с винтовками, у нашего дома, согнулась закутанная в башлыки и зимние полушубки.
— Вы что это? — недоуменно спрашиваю своих подчиненных воинов, которым поручено охранять станицу.
— Холодно, Федор Ваныч... — отвечает начальник заставы и добавляет: — Разрешите идти по домам? — И для убедительности своего аргумента о холоде, заканчивает: — Да и какой черт в такую метель пойдет на станицу?!
Почесал я за ухом, подумал и... отпустил охрану по домам, зная, что, если не отпущу, они все равно сами разойдутся.
Убедившись, что оставаться в станице бесплодно, решил пробраться в Екатеринодар. Отец и брат Андрей, хорунжий, видя сборы, оба молчат. Видимо, сочувствуют. Тогда в умах казаков было, что войсковая власть окрепнет и очистит войсковую территорию от красных. Нужно только время. Пригорюнилась лишь наша любимая мать.
— Куда ты, сыночек?.. Все офицеры живут дома, а ты опять на войну? — только и сказала она, но не заплакала, так как каждая казачка всегда сознавала обязанности казака — служить и... воевать.
Я еще не решил, — как, каким путем пробраться через красный хутор Романовский — как почувствовал какую-то, мне раньше неизвестную боль в прямой кишке, откуда появилась кровь. В местной войсковой больнице старый, знакомый всем доктор Власов, военный врач с двумя просветами, определил острый приступ геморроя, который нужно немедленно же удалить операционным путем. Хотя эта болезнь свойственна многим кавалеристам, но о ее состоянии и способе лечения я ничего не знал.
