Предварительное очищение желудка, бритье и... меня положили в местную войсковую больницу. После операции под хлороформом, когда я проснулся, почувствовал себя так, словно мне воткнули в организм сучковатый кол, и я никак не могу даже и лежать. Три дня никакой пищи, кроме двух-трех стаканов молока. Потом был «вытянут кол», и желудок перестал работать. Лечение — постель, диета. Я совершенно был выбит из строя, и мой план пробраться в Екатеринодар — отпал безвозвратно.
Установление советской власти в отделе
23 февраля 1918 г. открылся съезд делегатов от всех станиц Кавказского отдела. Он происходил в прогимназии нашей станицы и был скоротечен, как и малолюден. Не было сомнений, что он был созван явочным порядком и с точно продуманной целью: признать власть совета народных комиссаров в Петрограде. Это не был казачий съезд. Он был «общий» и от иногородних. В нем было что-то конспиративное. Мы, офицеры, совершенно не интересовались им, посчитав это бутафорией. А оказалось иное.
Съезд признал центральную власть в Петрограде, предписал установить советскую власть в станицах и избрал из своей среды комиссара Кавказского отдела, некоего Одарю-ка*. И мы столкнулись с очень неприятной реальной действительностью.
Атаману отдела полковнику Репникову приказано было в трехдневный срок сдать все дела Одарюку и быть свободным. Мирно сдав власть, он выехал в свою станицу. В станицах избраны станичные комиссары и советы, уже от всего населения. Пока что — все происходило по-мирному.
Одарюк — по профессии учитель, офицер военного времени. Небольшого роста, «малыш», назвали бы его казаки, брюнет со смуглым лицом. Спокойный, умный, хорошо говорил и знал, что надо говорить. Он в офицерском пальто защитного цвета (конечно, без погон), под пальто обыкновенный, не первой свежести китель, темно-синие брюки су-женки с красным кантом, вобранные в сапоги; через плечо обыкновенная шашка в черных ножнах. Ничего воинственного и страшного. Его ближайшим помощником был штабс-капитан из иногородних, станицы Тифлисской, также в кителе и при пехотной сабле. Видом этот штабс-капитан был более суровый и явно недоброжелателен к казакам. Мы удивлялись — как это два офицера, люди, видимо, не глупые и серьезные, носящие еще офицерский мундир, хотя и без погон, могли стать большевиками? И, считая это несерьезным и временным, — не обратили должного внимания — ни на них, ни на совершившийся переворот на наших же глазах.
28 февраля пал Екатеринодар. Кубанские правительственные части отошли на юг. Это был сильный удар для нас. 7 марта в Кавказскую прибыл с Персидского фронта Екате-ринославский казачий полк, бывший 2-й Сводно-Кубанский при формировании его в 1915 г. Его привел младший полковой делопроизводитель «из писарей» в чине коллежского регистратора, так как все офицеры были арестованы в Армавире военно-революционным солдатским трибуналом и брошены в тюрьму.
Из станицы Новопокровской в Кавказскую переселился штаб 2-го Кавказского полка со своим революционным командиром подхорунжим Лебединцевым. Командирами сотен у него были урядники. Из станицы Павловской прибыла 6-я Кубанская батарея 4-орудийного состава под командой прапорщика из студентов Павлова. Он не казачьего рода. В Кавказской образовался наплыв штабов, частей, казаков, совершенно не знающих — что же будет «завтра»?
Безвыходное положение полка
После падения Екатеринодара, когда фактически советская власть восторжествовала во всех населенных пунктах земель Кубанского Войска, как и во всей России, — Ода-рюк отдал «приказ о полной демобилизации старых частей, о формировании новых, но только пластунских батальонов смешанного состава, т. е. из казаков и иногородних, и о формировании «отряда особого назначения».
Этого никто не ожидал. Даже и рядовые казаки поняли, что с расформированием войсковых казачьих частей, со сформированием смешанных, в особенности отряда особого назначения —- они лишатся права и возможности отстаивать свои казачьи интересы.
На многолюдном митинге в крепости — решено не расформировываться и ждать событий. События же приближались: формирование смешанных частей не прошло, в отряд особого назначения никто не хотел идти, а тут прошел слух, что генерал Корнилов с Добровольческой Армией идет на Кубань. Все заволновались.
В интимном собрании немногих офицеров предрешено: всеми способами сохранить полк с целью — при развертывающихся событиях захватить в свои руки узловые станции Кавказская и Тихорецкая и ждать отряды генерала Корнилова и войскового атамана полковника Филимонова.
В этот план были посвящены только немногие молодые офицеры, но он полностью понимался нутром всех казаков. Начались ежедневные митинги в крепости. Я уже выписался из больницы, но так ослабел после операции, что не мог присутствовать на них, но был в курсе всего. Войсковой старшина Калугин совершенно отошел от дел, остальные же штаб-офицеры так и не вернулись в полк. Все дело вел самый младший из нас, 22-летний Паша Бабаев. С первых же дней революции он очень удачно и успокаивающе действовал на казаков своими выступлениями. У него были и такт, и логика, и отсутствие ненужной и неуместной тогда офицерской гордости. Он по инерции, по уважению к нему казаков — теперь стал неофициальным руководителем полка. Ему казаки верили. Как все происходило в подробностях, — я тогда не расспрашивал, но полк избрал его командиром полка, что нисколько никого не обидело. По моменту — он был самый подходящий.
Командирами сотен избраны были в порядке старшинства своих чинов: подъесаулы — Елисеев, Некрасов, Ма-цак, Поволоцкий, сотник Фендриков и подхорунжий Не-шатов. Его 3-ю сотню составляли его же станичники казанцы и соседи тифлисцы. Никаких помощников и адъютантов в полку. Полк стоял, словно на вулкане. Радовались мы зачислению в полк молодого хорунжего Сергея Поволоцкого, родного брата Володи Поволоцкого. Он окончил кадетский корпус и сотню Николаевского кавалерийского училища 1 октября 1917 г. — курс один год. Вошел в полк и наш младший брат, Георгий. И как приятно было смотреть на Сережу Поволоцкого и на нашего Жоржа. Оба молоды, красивы, стройно сложенные богатыри, на «ты» выпившие в нашем доме в пирушке.
Они оба и хорунжий Косульников — вошли младшими офицерами. Все офицеры были казаки станиц не Кавказского отдела. Они не имели никого родственников в нашей станице, почему и жили вместе в общественном доме для офицеров старого урядника-конвойца Севастьянова. С братьями Поволоцкими жил и их отец, полковник одного из пластунских батальонов. За исключением Некрасова и Ко-сульникова — все были холосты. Жилось им не совсем весело в чужой станице. Вот почему наш многолюдный и большой дом отца с тремя сыновьями-офицерами и щебе-туньей-сестренкой Надюшей — был для очень многих заброшенных сюда офицеров и друзей — и домом веселия, и духовного уюта, и заговорщицких планов против красных.
Одарюк согласился оставить полк в прежнем составе присяг старых казаков Великой войны, но твердо потребовал, чтобы он назывался бы 1-й Кавказский «революционный» полк. Казакам совершенно не улыбалось припечатать к своему былому славному полку это позорное слово, но... иного выхода не было. То же случилось и с 6-й Кубанской батареей.
По слухам — генерал Корнилов приближался к пределам Кубанской области. Одарюк приказал полку и батарее сосредоточиться на станции Тихорецкой, но в пешем строе, т. е. выступить без лошадей. Казаки закрутили головами. Начались бурные митинги «отказа» исполнить это распоряжение. Сам Одарюк был уже где-то на фронте и оттуда прислал ультимативное требование: «Полку и батарее выступить в Тихорецкую или сдать оружие и разойтись».
Этого казаки никак не ожидали. От Одарюка последовали новые угрозы. Пришлось подчиниться. Погрузившись в вагоны, одним эшелоном, полк и батарея прибыли в Тихорецкую. Там много красных войск, штабов и полная неразбериха. Но армия генерала Корнилова уже пересекла железнодорожную линию Ростов-Тихорецкая и вела бои под станицей Березанской. Воспользовавшись этим, полк и батарея, простояв сутки в бездействии, самовольно вернулись назад, в станицу Кавказскую.
