полком и имея чин полковника — естественно, этот вопрос становился беспредметным — и для меня, и для Кубанского военного училища. Но Бабиев явно был недоволен.
Давно эвакуировался по болезни один из храбрых командиров сотен хорунжий Дорошенко. Теперь эвакуировались по болезни же — командир 6-й сотни есаул Иванов, полковой адъютант есаул Малыхин, болгарин сотник Копчев, пулеметчик сотник Кононенко. В штаб корпуса откомандирован сотник Козменко. Тогда была недопустимая «вольность», а именно: офицер подавал рапорт на имя командира полка, что он «болен» и... беспрепятственно отправлялся в тыл. Бороться с этим, по этическим офицерским соображениям, было очень трудно, но это многих возмущало. Меня удивило, что полковой адъютант Малыхин, получив чин есаула «за потерянную руку» в 1-м Линейном полку Великой войны, — в июле месяце того же года имел уже чин войскового старшины и занял должность начальника Войсковой военно-ремесленной школы в Майкопе, где я с ним и встретился после его эвакуации с Маныча.
Перед самой Святой Пасхой или вскоре после нее — в полк прибыли следующие офицеры: сотники Степаненко*, Ростовцев*, Носенко* и Дубовик*. Остановлюсь на Носенко. Он доложил мне, что был ранен в полку под станицей Михайловской Лабинского отдела в августе 1918 г. Следовательно, пробыл в эвакуации восемь месяцев. Небольшого роста, скромный, тихий, будто чем-то запуганный. В седле сидел «по-пехотному» — на задней луке. Я тогда не знал, что он бывший пластун-урядник и со льготы. Бабиевское молодечество в полку, видимо, пришлось ему не по душе, так как через несколько дней он вновь эвакуировался в тыл по болезни.
Тогда в тостах, а иногда и в разговоре, некоторые из нас называли себя «корниловцами-бабиевцами», чем подчеркивали героический дух в полку, привитый Бабиевым. Конечно, этот дух был воспринят только корниловцами-фрон-товиками, но не теми, кто долго засиделся в тылу.
Я давно отдал приказ, что офицеры, возвращающиеся в полк, могут заезжать в обоз 2-го разряда в станицу Лабин-скую и получать бесплатно: красный прибор к седлу (уз-
дечку, пахвы и нагрудник), пояс с костяным набором и плеть — работы полковой шорной мастерской. Хотелось сделать офицерам подарок от полка, ввести щегольскую однообразность. Всем офицерам и казакам чинить бесплатно все обмундирование; если же есть запас гимнастерок и шаровар — выдавать казакам бесплатно. И прибывшие офицеры были «первыми ласточками» этого распоряжения. Некоторые позавидовали прибывшим, а всегда остроумный сотник Литвиненко — нашелся и здесь сказать: «Хочь бы и мэнэ пидбылы... и я бы получыв всэ цэ в обози тоди!»
Хорунжий Лебединцев
В марте или апреле месяце 1914 г. из города Мерва Закаспийской области (Туркестан), из 1-го Кавказского полка, уходил в войско на льготу большой эшелон урядников и казаков, прихода в полк 1911 г. Численность этого эшелона равна была одной четверти наличного состава.
Обыкновенно, на полковом плацу, служили молебен перед строем уходящих казаков, и командир полка переименовывал некоторых в высшие звания — в вахмистры, в старшие урядники, в младшие урядники и в приказные. Это еще более усиливало радость уходящих на льготу, после четырехлетней, с несколькими месяцами, обязательной царской службы казаков на далекой окраине обширного Русского государства. Этот день для уходящих был нервный, но торжественный.
Одним из взводных урядников 6-й сотни есаула Флей-шера был младший урядник Лебединцев. По положению, взводным урядником должен быть старший урядник. Все ждали, что Лебединцев после молебна будет представлен к повышению в звании, но командир сотни Флейшер сказал, что этого не будет.
Мы, молодые офицеры, очень дружно жили между собой, любили казаков, а урядников в особенности, и считали их своими младшими братьями. Узнав, что есаул Флейшер не будет поощрять Лебединцева, — мы всей полковой гурьбой хорунжих «атаковали» доброго, покладистого и
сердечного Алексея Николаевича Флейшера, который своими летами был старше наших отцов.
— Он распустил свой взвод!.. Вместо наказаний -— любит поговорить со своими подчиненными!.. Да и со мной тоже! — запальчиво произнес нам не зло, а как бы в свое оправдание Флейшер. Но мы не отстали, настояли на своем, и он дал согласие — «представить после молебна Лебе-динцева к переименованию в старшие урядники».
В Мерве, при штабе полка, находились только две сотни казаков и все команды полка. Поэтому мы знали не только что по фамилиям всех урядников, но знали и их внутреннее содержание. Лебединцев был видный собой, выше среднего роста, с красивыми темными густыми усами и бровями на крупном мужественном лице. Серо-голубые красивые глаза отдавали мечтательностью. Скромный, серьезный. Крупного черного туркменского курпея папаха, чуть заломленная, очень шла к его казачьему лицу. С офицерами он был, как и все в полку, почтителен, но не стремился к особенной воинской отчетливости и субординации.
Казаки ушли на льготу в свои станицы, а через несколько месяцев началась война. Лебединцев был мобилизован во 2-й Кавказский полк, вошедший во 2-ю Кубанскую казачью дивизию, и отправлен на Западный фронт. Там Лебединцев стал Георгиевским кавалером нескольких степеней и дослужился до чина подхорунжего. Что случилось в полку после октябрьской революции 1917г. — мне неизвестно. Известно лишь, что все офицеры покинули полк и на Кубань прибыли в одиночном порядке. Полк, оставшись без офицеров, — командирами сотен избрал урядников, а командиром полка — подхорунжего Лебединцева, который из-под Орши привел 2-й Кавказский полк на Кубань.
В марте 1918 г., во время нашего восстания против большевиков в Кавказском отделе, Лебединцев оставался при главных силах, с пехотой. 24 марта пехота была разбита красными, и я его больше не видел...
В Дивном стояли четыре полка дивизии Бабиева и бригада пластунов генерала Ходкевича. Я как старый кавказец — иногда бывал у командира 1-го Кавказского полка полковни-
ка Орфенова. Кстати сказать, в его полку были наш старший брат, сотник, и еще два-три старых кавказца — есаулы В.Н. Кулабухов и И.И. Храмов. Поговорить было о чем. И вот в одно из моих посещений — в квартиру командира полка с докладом вошел Лебединцев. На черкеске он имел погоны хорунжего. Я был удивлен и обрадован. Поздоровался с ним уже как с равным, человеком одной корпорации. Он был командиром сотни. Доложив Орфенову, он вышел. Ничего не говоря командиру полка «о прошлом» Лебединцева, только спросил: «Каков хорунжий Лебединцев?» «Отличный боевой офицер», — ответил он. Я был очень рад за Лебединцева.
Во время освобождения Кубани в 1918 г. не только что некоторые строевые начальники Добровольческих частей, но и кубанские казачьи — занимая станицы, позволяли произвольную расправу над жизнью тех, кто по разным причинам, вольно или невольно, соприкоснулся с красной властью. Известны случаи повешения офицеров в Майкопе и в станице Баталпашинской. Мне известны фамилии повешенных, как и фамилии старших начальников, отдавших подобные распоряжения. И счастье Лебединцева в том, что он не попался подобному кровожадному начальнику, иначе был бы повешен «как революционер, бунтовщик, красный командир полка», которым он и не был. Много было произвола. И благородное освободительное движение оказалось и завоевательным и порой карательным. Были и более легкие несуразности.
— Почему есаул Елисеев не первопоходник, а командует нашим Корниловским полком? — обратились к Походному атаману генералу Науменко в Екатеринодаре два есаула полка, первопоходники, старше меня по выпуску из военного училища, но... с занятием Екатеринодара устроившиеся там в тылу.
— Поезжайте на фронт! И как старшие в чине — вы примете полк! — разумно ответил генерал Науменко.
Так передавал мне сотник Хлус, бывавший тоща в Екатеринодаре, в штабе походного атамана — своего командира полка и первопоходника. Назвал он и фамилии этих есаулов.
В начале первопоходники «кичились», считая, что вся власть на Кубани должна принадлежать им. Но одно они не
