«Командиру Корниловскаш полка, есаулу Елисееву. Приказываю в трехдневный срок провести приказом по полку мои старые три ранения и копию приказа представить мне. Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии, генерал-майор Бабиев».

Тон предписания был настолько строгий, что сопротивление ему грозило мне печальными последствиями. Приказание было исполнено. Но Бабиев этого не забыл. И жестоко, коварно отомстил. И так как это повлияло на мою военную карьеру, то я и пишу все об этом. Как Бабиев отомстил, — будет подробно описано в последней брошюре о Корниловском конном полку.

Необходимо пояснение: зачисление в постоянные списки полка генералов Науменко и Бабиева, с указанием в графе по должности «командир полка» — не означало, что они оставались командирами полка и могли продолжать командовать им, занимая уже высшие должности. Это была почетная награда от полка, и единственно что — они могли носить мундир полка до самой своей смерти. В постоянные списки полка мог быть зачислен офицер и в младших чинах, за особые заслуги в полку или за боевой исключительный подвиг. И в каком бы он чине ни был потом — зачисление было в том чине, который он имел при зачислении или при совершении подвига.

Генерал Улагай. Гибель урядничьего разъезда

К концу марта снег сошел полностью. Под тепловыми лучами весеннего солнца — земля радостно дышала паром. Крестьяне выехали в поле пахать и сеять. В степи появились небольшие гурты рогатого скота. Пахари раскинулись

своими «таборами» по всему полю. Все это усугубляло разведывательную службу полка, так как издали, без бинокля, который не имели урядники в разъездах, — совершенно невозможно было распознать — гурт скота ли это или спешенный разъезд красных? Красные разведчики могли находиться и при крестьянских таборах. Как их можно отличить? К тому же мы видели, что ставропольские крестьяне, почти поголовно, сочувствовали красным, как своей «рабоче-крестьянской власти», в противовес нашей — белой, кадетской, казачьей.

С весенней теплотой — красные проявляли большую активность. В их руках был полностью весь Сальский округ Донского Войска с окружной Великокняжеской станицей, т. е. самая южная часть Донской области. Сильный кулак красных повис уже и над городком Батайском, готовый перерезать единственную железнодорожную магистраль Ростов—Баку, чем отрезал все донские силы от Кубани и Терека. Все наши силы новой Кавказской Добровольческой армии занимали позиции только по южному берегу болотистого Маныча. Наступал кризис...

Генерал Бабиев приказал выслать одну сотню корниловцев в селение Малая Джалга, что в пятнадцати верстах юго-западнее нашего села Киевского, где было неспокойно в связи с крестьянским восстанием в Медвежьенском уезде. Туда была послана 1-я сотня под командой хорунжего Тюнина.

Под вечер одного дня стою у своей квартиры, как из-за угла показалась конная группа казаков. «Кто они?» — думаю. И опознаю по сотенному значку свою 1-ю сотню. Человек сорок казаков, спешным шагом, на захлюстанных грязью лошадях, приближались ко мне. Впереди на красивой своей кобылице шел Тюнин. У меня разширились таза, так как приказания о присоединении сотни к полку я не отдавал.

— Вы почему возвращаетесь? — грозно крикнул я Тю-нину, не ожидая его команды и доклада.

— А ты знаешь... там мужики — такие черти, што они могли перебить нас в одну из ночей, — запросто, совсем не по-воински, хмуро отвечает мне Саша Тюнин, которого я знал с 1910 г. и был с ним на «ты».

Разцукал его и приказал стать по квартирам, а завтра — вновь идти и занять то же село.

Утром следующего дня прискакал урядничий разъезд от командира 1-го Черноморского полка полковника Малышен-ко, который сообщал мне, что — красные, на рассвете, по гребле перешли Маныч, выбили полк из села Кистинского и он отошел с полком на юг, о чем донес генералу Бабиеву и до получения от последнего приказания — просит поддержки.

Дело получалось скверное. Какой силы красные перешли Маныч, — Малышенко не указывал. Наш полк был изолирован от дивизии. В тылу были враждебные крестьяне. До села Кистинского пятнадцать верст.

Широкой рысью полк спешит к Кистинскому. Боевая обстановка неизвестна. Влево, в сторону Маныча — выслано два урядничьих разъезда, каждый силой в шесть коней. Одному разъезду приказано идти по самому берегу Маныча, а другому правее, охватывая северную сторону села. Из села Киевского полк вышел в полном составе, с обозами, предполагая, что по боевой обстановке — мы мотаем и не вернуться назад.

Не доходя до Кистинского версты две, — в голову была брошена лавой разведывательная сотня. За ней следовал полк в двухшереножном развернутом строе, предполагая — или наскоком захватить село, или вызвать красных на бой, чем сразу же выяснить приблизительно их силы. Полк шел крупной рысью, но, не доходя до села около версты, был встречен сильным огнем пехоты красных из окраин. Положение менялось. Где находился 1-й Черноморский полк, было неизвестно. Промаявшись до темноты, полк вернулся в свое село. Здесь ночью получено распоряжение от генерала Бабиева, который уведомлял, что черноморцы Малышенко ночуют в ближайшем селе к югу от Кистинского. Завтра, с утра, начнется наступление: с востока, от села Дивного — пластуны генерала Ходкевича, 1-й Таманский и 2-й Полтавский полки; с юга 1 -й Черноморский полк; Корниловскому полку приказано наступать с запада. Село Кистинское должно быть взято.

Наступление началось с утра. Полк вновь был встречен ружейным и пулеметным огнем красных, но гораздо слабее, каковой был вчера. Почувствовалось, что это, видимо, заслон. И когда полк перешел в намет — огонь красных сразу прекратился. Головная сотня, свернувшись — широкой рысью втянулась в главную улицу. За ней последовал полк, прошел село и на восточной окраине встретился со своми частями. По длинной прямой гребле через Маныч, длина которой была не менее одной версты, — виден был хвост колонны красной конницы. Их артиллерия, из-за закрытых позиций, редко стреляла шрапнелью по казакам.

Все полки подтянулись к очень высокому кургану перед греблей, на котором стоял сам командир 2-го Кубанского конного корпуса генерал-майор Улагай. Он вызвал к себе всех командиров полков со своими командирами сотен.

Я его вижу второй раз в своей жизни. Сейчас он одет в темно-серую черкеску кавказской «дачки», при черном бешмете. Было еще холодно. Поверх черкески — такого же цвета шуба-черкеска нараспашку, отделанная черным каракулевым курпеем. На голове небольшая черная каракулевая папаха, чуть суживающаяся кверху. Соколиный взгляд культурного красивого черкеса с тонкими правильными чертами лица. Стоя, веселым тоном, с улыбкой, но не зло, он возмущался, — как это Черноморский полк не заметил переправу красных через столь длиннейшую дамбу?

Курган был у самой гребли, под которым и была конная застава от сторожевой сотни. Оказывается — «дядькы» сбатовали лошадей и к утру заснули. На них и наскочила передовая красная конница. Тут же, около кургана, лежат три убитых казачьих лошади.

...Вчера, когда полк вел бой с красными около западной окраины села, сотник Васильев очень волновался и все время тревожно посматривал на север от нас, в сторону Маны-ча, и много курил.

— Чего это Вы так волнуетесь, Яков Клементьевич? — спросил его.

— Да, мой родной брат, рядовой казак, находится в левом разъезде... что-то душа неспокойна... — отвечает он.

И тут, в бою, я только узнал, что его два родных меньших брата, рядовые казаки, находятся в полку, в 1-й сотне.

— Чего же Вы мне не сказали раньше? Я бы взял их к себе ординарцами! — упрекаю его.

— Ну, вот еще!.. Не хватало этого... чтобы сказали, — братьев устроил на тепленькое место, — решительно отвечает мне.

Я удивился этой скромности и его благородству. Но когда к ночи не вернулся один из разъездов, что были посланы левее полка, и не вернулся именно тот разъезд, в котором был его брат, — мне стало не по себе. Не нашли разъезд и в селе Киевском, куда отошли на ночлег. Я боялся тревожить словами успокоения своего бескорыстного друга и адъютанта.