Это ли не зрелище, о котором мечтал каждый Пелн?

Тем более, что имеют место быть оригинальные новшества. Харману казнят не так, как принято казнить благородных. Строго говоря, благородных вообще казнить не принято. Либо они погибают, сраженные мечом врага, либо мрут от яда. А вот Харману – казнят, уравняв в статусе с женой угольщика или, допустим, рыбака.

Ее посадят в железную клеть и опустят на дно бухты. Причем сделают это медленно. Чтобы каждый Пелн смог насладиться последними судорогами негодяйки, разглядеть гримасу неподдельного отчаяния на ее прекрасном лице.

А когда Хармана утонет, можно будет возопить «Отмщение свершилось!» и идти по домам, драть жен и своячениц с утроенным усердием.

Тарен Меченый и Сильнейшие Дома Пелнов заняли свои места на богато декорированном возвышении в центре набережной.

Разгоряченные до предела зрители (а ведь некоторые заняли места еще затемно) обиженно загалдели. То и дело слышались крики «давай», «сколько можно!», «топи суку!» и призывы к войне. «К чему призывать здесь к войне, когда Пелны последний месяц только войною и питаются?» – поморщился Тарен и подал знак палачу. – Да свершится отмщение!

– Вот она! Смотрите, это она, гадина! – заорал воин с обезображенным фурункулами лицом. Ему удалось занять место в одном из первых рядов импровизированного театра. Когда в сопровождении стражей на пристани Лорка появилась госпожа Хармана, его сердце едва не разорвалось от шипучего восторга, который он по недомыслию принял за клокочущую ненависть.

В ночь перед казнью Хармана не сомкнула глаз, ибо это и впрямь верх глупости: проспать последние часы своей жизни.

Тарен Меченый, ничтожный самонадеянный дурак, конечно, подпортил ей последнюю ночь на земле, но зато и она не отказала себе в удовольствии как следует над ним покуражиться.

Тогда, ночью, она так и не решилась прибегнуть к помощи стального мотылька. Ее проницательности хватило на то, чтобы осознать: она не сможет убить опытного мечника Тарена, ее силы на исходе.

Хармана не струсила, нет. Она попросту видела свое поражение, видела свое складное белое тело, изуродованное клинком Тарена, столь же отчетливо, как видела теперь бледно-желтое солнце, спеленатое холодной взвесью осеннего облака.

О да, магическая сила госпожи Харманы, на которой столько лет держалось могущество Дома Гамелинов, неумолимо иссякала, словно родник засушливым летом. Теперь, когда Игольчатая Башня разрушена, она, Хармана, уже никогда не сможет стать прежней. В Лорке все враждебно ей, и даже случайные взгляды Пелнов пиявками высасывают из нее жизнь. Гамелины сделали Пелнам много зла. Что теперь удивляться?

Днем раньше она гадала над серебряной чашей. Да, теперь она знает, что Герфегест жив. Это утешило Харману, но само гадание опустошило все схроны ее магической силы.

Теперь ее, некогда сдвигавшую мановением руки валуны, а мановением чресел – целые скалы, не хватит даже на то, чтобы разогнуть прутья железной клети. Той самой, в которой ее собираются спустить на дно морское.

– Ты, Хозяйка Дома Гамелинов, виновна в гибели наших родичей, доблестных сынов Крылатого Корабля. Вероломно приуготовляя их гибель, ты… – загнусил Тарен Меченый, театрально тыча в Харману перстом.

«Гляди-ка – само негодование! Вчера, небось, держался скромнее», – Хармана презрительно сощурилась.

– Десять лет назад ты, Хармана Гамелин, рука об руку со своим братом и супругом Стагевдом разорила наши земли и умертвила Первого Сына Синевы, Лана Красного Панциря, нашего императора…

Хармана отвела взгляд. «Ты бы еще маму свою вспомнил, придурок. Которой я двадцать лет назад платье смородиновым сиропом залила, на пиру после Игрищ Альбатросов.»

Чем больше патетики выжимал из своих косноязыких обличений Тарен Меченый, тем более отвратительным он казался Хармане. Хозяйка Гамелинов не любила лицемерия. Казнишь – так казни, без всех этих «разорила наши земли, умертвила Первого Сына Синевы»…

Она демонстративно повернулась к Тарену боком и обратила взгляд в море. Пусть попробуют запретить ей это! Рейд Лорка был пуст, паруса с кичливыми, дурацкими Крылатыми Кораблями не загораживали обзор, Хармана могла без помех наслаждаться жидкой Синевой Алустрала.

Впрочем, нет, один парус все-таки портил невычурный морской пейзаж. Но на этом парусе не было Крылатого Корабля. Этот парус был украшен… гербом императора. Файелант, похоже, летел к Лорку.

«Неужели Торвент?»

Хармана не спешила поделиться своим открытием с Тареном Меченым и со своими конвоирами. Напротив, она снова повернулась к Тарену – чтобы не привлекать к гостям внимания. Авось, никто и не заметит до поры, что за там судно. Пелны и впрямь были увлечены судилищем.

«Что с них взять? Эти Пелны всегда были недоумками. И вычурное тайное искусство их, Семь Криков Ужаса, несмотря на свое во всех отношениях громкое название, не более чем простенькая последовательность предбоевых дыхательных упражнений. Не говоря уже о Танце Альбатроса, который следовало бы назвать Кадрилью Жирного Индюка.»

Тарен, тем временем, стал бросать ей в лицо совсем уж ни в какие ворота не лезущие обвинения. Что она, мол, отравила Хозяина Дома Орнумхониоров… Склонила Хевров к тому, чтобы те увеличили пошлины на ввоз ковров и шелков, исконных товаров Дома Пелнов.

Хармана еще раз взглянула на приближающуюся громадину с имперскими штандартами. Но что это? Из-за кормы четырехъярусного файеланта показалась быстроходная «морская колесница».

«Неужто по мою душу?»

Ледяной ветер лизнул плечи Харманы и она трогательно поежилась.

– Сердце этой женщины окаменело. Она не способна к раскаянию. Хармана, преступная Хозяйка преступного Дома Гамелинов, будет умерщвлена через утопление. Приговору – быть! – Тарен Меченый шумно выдохнул и бухнулся в высокое кресло, мысленно осыпая милостями своего дряхлого учителя риторики, к помощи которого ему все-таки пришлось прибегнуть вчера ночью. «Что ни говори, речь удалась на славу», – решил он и поправил седалищную подушку.

Толпа радостно загалдела.

Энтузиасты из первых рядов потирали руки. Ну вот, наконец-то. «Будет умерщвлена!»

Хармана бросила исполненный надежды взгляд на «морскую колесницу». Но та все еще была очень и очень далеко от пристани. За то время, которое потребуется неведомому пастырю-посланцу, чтобы добраться до берега, ее успеют утопить на радость собравшимся не менее трех раз.

В Алустрале считается хорошим тоном дозволить приговоренному поговорить о том о сем перед смертью.

Преступник может, например, предать хуле своих палачей. Может, наоборот – поблагодарить палачей за то, что они обрекают его легкой (если она легкая) или тяжелой (но тогда, значит, «суровой») казни, каковая наконец-то очистит его душу от тяжести свершенных преступлений.

В конце концов, преступник имеет право раскаяться и попросить прощения. И если он сделает это достаточно артистично, толпа может упросить владыку отложить казнь на день-другой или заменить сожжение на пятиступенчатый излом с предварительным удушением. Бывали, между прочим, и такие случаи.

Такова традиция и сама Хармана всегда следовала ей в Наг-Нараоне. Завидев «колесницу», Хозяйка Гамелинов принялась лихорадочно размышлять, как бы оттянуть свою гибель хотя бы на десять колоколов.

Хулить палачей? Хулу никто не любит, особенно же Пелны, влюбленные в собственные достоинства. Толпа освистает ее очень быстро. Благодарность вершащим закон – это вообще десять ритуальных слов, ее освистают еще быстрее. Похоже, придется разыграть роль кающейся блудницы. В конце концов, каждому ведь интересно как, где и с кем Хозяйка Дома Гамелинов… И для Тарена в этой эпопее найдется теплое местечко…

«И плевать на честь, плевать на бесчестие. Все средства хороши, если они ведут к спасению», – решила Хармана.

– Позвольте, милостивые гиазиры. Я хотела бы повиниться перед Домом Пелнов в совершенных мною злодеяниях, – громко сказала Хармана, обратившись к Сильнейшим Дома Пелнов и, главное, к Тарену Меченому.