– Это вяз, милостивый гиазир. Таких полным-полно в землях герверитов, – зрачки служанки были велики, словно две черных оливки.

Через несколько минут они были у бассейна. Возле его мраморной кромки в беспорядке валялась садовая утварь – нож, совок, прутья, корзинка с саженцами. Веснушчатое личико служанки залилось румянцем – это нехорошо – смущать взгляд господина корзинами и совками. Но смущение сразу же уступило место первобытному ужасу. Ужасу перед необъяснимым.

В самом центре бассейна, пробив его мозаичное дно, на глазах рос и наливался соками побег вяза. Ветви его крепли, вытягивались ввысь. Ствол становился все толще. Только листьев пока не было – набухшие почки все еще хранили нежную зелень от глаз посторонних.

– Когда я его заметила, он был вот такой, – служанка провела рукой поперек своей маленькой груди, обернутой в лиф из желтого сукна. – А теперь…

А теперь вяз был высотой в рост харренского пращника. Элиен сложил руки на груди и воззрился на непрошеное чудо.

Четырнадцать лет назад в саду Мудрого Пса Хар-рены из плода итского каштана вырос побег герверит-ского вяза. Тогда это означало, что мирные времена ушли из Сармонтазары надолго. То был знак Войны Третьего Вздоха Хуммера, в которой Элиёну удалось одержать победу.

Элиен смотрел, как вяз разворачивает свои ветви навстречу солнечным лучам. Как его корни превращают бассейн с сакральной мозаикой в дрянную грязную клумбу. Как воды священного бассейна поглощаются герверитским вязом и новые ростки рвутся наружу, измазанные бурой глиной.

Ничего в мире не происходит зря.

Элиен ведал знаки. Он видел нити судьбы, и он знал, о чем кричит мироздание, чья ткань сейчас была раздираема корнями зловещего дерева, выросшего в противоестественном месте с противоестественной быстротой.

«Война. Еще одна война с Хуммеровой тьмой. Война в мире воды. С водой. На воде. Война с Братом по Слову, звезднорожденным. Вот каков он – этот странный знак. Сколь много в нем горя. О любезный брат мой, Шет оке Лагин, что же натворил ты. Сиятельный князь Варана, Пенный Гребень Счастливой Волны!» – в сердцах вскричал Элиен, но уста его не проронили ни звука.

Элиен присел на корточки.

– Это наваждение, моя милая, – успокоил он служанку, рыдающую у его ног.

Почки на ветвях лопнули все разом. Нежной листвы не было. Вместо нее в помутневшую от глины воду бассейна упало несколько скупых капель крови.

Они стояли на одном из невысоких каменистых холмов, полукольцом охватывавших Калладир со стороны Пояса Усопших. Вид, открывающийся с холма, был величественным, торжественным и тревожным.

Под ними спускались к морю каменные террасы города, от которого осталось совсем немногое. Гавань была затянута сиреневой дымкой, но она не помешала Герфегесту разглядеть главное. Корабль, обещанный Горхлой, действительно был на месте. Палуба его не стала мраморной, а паруса не превратились в обвисшие зеленые сопли.

Дальше к западу Герфегест впервые за четырнадцать лет увидел Синеву Алустрала. Безбрежный сап-фирово-синий океан был спокоен. И совершенно пустынен. Только на юго-западе у самого горизонта виднелась цепь далеких островов. Архипелаг Лорну-ом, владения Пелнов. По крайней мере, когда Герфегест покидал Алустрал, Лорнуом принадлежал Пел-нам.

– Кто сейчас владеет архипелагом? – спросил Герфегест у Горхлы, который, отойдя на несколько шагов в сторону, внимательно и, как показалось Герфегесту, встревоженно ощупывал иссохшую землю холма.

Вместо Горхлы ответила Киммерин:

– Лорнуом не принадлежит никому. Там нельзя жить.

– Гамелины? – спросил Герфегест, который за время пути успел привыкнуть к тому, что все зло в мире помечено тавром черных лебедей.

– Гамелины, Рожденный в Наг-Туоле, – подтвердил его предположение Горхла, подымаясь на ноги. Сквозь его пальцы медленно сочилась серая земляная пыль.

– Там все теперь хуже, чем здесь, а здесь очень плохо, – добавил Горхла, покосившись на свой топор.

«Жаль», – подумал Герфегест, и в его груди всколыхнулось далекое воспоминание. Кипарисы, гул сотен шмелей над огромными цветами, имен которых он не знал ни тогда, ни теперь, жирные улитки, оставляющие на камнях длинные слизистые следы. Вовсе не противные, как считают многие. В особенности харренскиедамы. В Харрене улитка – тварь очень непристойная, милостивые гиазиры.

Пелны, которым принадлежал архипелаг Лорнуом, были повинны в гибели многих и многих Конгет-ларов. Герфегесту не за что было любить Пелнов. Но острова архипелага Лорнуом, прозванные Шмелиными, были красивы. Почему нужно уничтожать красоту?

– Мы будем сидеть здесь до вечера? – спросил Двалара. Он был единственным из них, кто не побрезговал сесть прямо на острые каменные обломки, покрывавшие вершину холма. Встреча со Слепцом не пошла ему на пользу. Он был мертвенно бледен, с трудом переставлял ноги, и на исходе каждого дня Горхла и Герфегест попеременно подставляли ему плечо, чтобы он мог хоть как-то идти. Позавчера Герфегеста навестила вполне уместная мысль о том, что, возможно, стоит осторожно задушить Двалару на рассвете. Он с ужасом прогнал ее прочь, впервые за время пути отдав себе отчет в том, что все больше и больше становится человеком Алустрала.

Горхла демонстративно сплюнул.

– Что-то не так в Калладире. Будьте начеку. Идем. Они начали спуск – туда, где их ждал корабль.

Туда, откуда доносился едва ощутимый позабытый запах океана. И смерти.

Руины остались у них за спиной. Несмотря на то что Герфегест все время чувствовал опасность, ее источник пока не желал проявить себя.

Корабль слегка покачивался на воде, прикованный крупнозвенчатой цепью к массивному кольцу на железном стержне. Стержень уходил прямо в каменный монолит пристани.

Их никто не ждал. Еще завидев корабль издалека, Герфегест понял, что это «морская колесница» – большая диковинка даже для Алустрала. Корабль не был ни гребным, ни парусным. В него запрягались исполинские каракатицы. Мачта, рассчитанная на небольшой косой парус, впрочем, была. На всякий случай.

Замок на цепи был прост и надежен – металлический короб с фигурным отверстием, по форме напоминающим трехлучевую звезду.

Горхла перевернул свой топор, и Герфегест сразу вспомнил, где он видел что-то похожее. Конечно, когда они дрались с людьми Гамелинов! На нижнем конце длинного древка был металлический наконечник, сведенный из трех выступающих острых ребер. Его Горхла использовал для колющих копейных ударов.

Наконечник вошел в отверстие. Внутри металлического короба раздался громкий щелчок. Цепь со звоном упала на пристань.

Они поднялись на борт. Несмотря на свои скромные размеры, «морская колесница» была палубным кораблем. В трюме хранилась сбруя для каракатиц, стояли несколько кувшинов в человеческий рост, имелось вдосталь орехов и вяленого тунцового мяса. «Вполне императорская роскошь», – подумал Герфегест, припоминая рассказы Элиена о путешествии на корабле эверонотов. Это было всего лишь восемь лет назад, а кажется – прошла вечность.

Люди Алустрала, кроме, пожалуй, Хевров, всегда чувствуют себя на борту любой утлой посудины в большей безопасности, чем на берегу. И если грюты, например, полагают лучшим ковром – степь, а пологом шатра – небеса Асхар-Бергенны, то люди Алустрала считают лучшей музыкой плеск волн за бортом корабля, а лучшим благовонием – соленый морской ветер.

Поэтому спутники Герфегеста выглядели заметно повеселевшими. Даже на щеках Двалары проступил румянец.

– Эй, салага! – шутливо ткнул Горхла в бок Герфегеста, застывшего в нерешительности над сбруей каракатиц. – Подбери свое хозяйство и волоки эту парашу наверх.

Герфегест окатил Горхлу ледяным презрением истинного Конгетлара.

– В Доме Конгетларов не заведено в присутствии дам говорить «хозяйство». В Доме Конгетларов это называется «яйца».