Два механических лебедя на верхних воротах, почуяв близость перстня Хозяина Гамелинов, согласно расправили крылья. Литое сплетение бронзовых лоз распахнулось навстречу Стагевду. Мелет, начальник ночного караула, поцеловал колеблющуюся тень Хозяина Гамелинов.

– Говори, – потребовал Стагевд.

Мелет поднялся с колен, расправляя свои широкие плечи, и, сверкнув взглядом безродного укротителя каракатиц, сказал:

– Прошлой ночью к нам пробрался лазутчик Ган-фалы. Он убил много наших людей. С ним смогла совладать только Хозяйка.

– Хозяйка не пострадала? – в глазах Стагевда вспыхнули с удесятеренной силой огни светильников.

– Хозяйка не пострадала, – ответила Хармана, выходя из дверей, ведущих внутрь дворца. – И даже напротив.

Стагевд шел сюда с непреклонной решимостью быть со своей сестрой строгим, непреклонным и, если того потребуют обстоятельства, – жестоким. Но стоило словам Харманы достичь его ушей, как все существо Стагевда затрепетало в стремлении припасть к источнику живительной силы, без которого Хозяин Гамелинов был всего лишь простым смертным.

Стагевд едва заметно вздохнул. Он не хотел, чтобы Хармана заметила его волнение. Стагевд подошел к Хармане и, обняв ее, поцеловал ее в чуть припухшие, зовущие и любящие губы. И сестра доверчиво открыла свои уста устам брата.

Утолив первый острый голод разлуки, – Стагевд чуть отстранился и, поглядев в глаза Хармане, сказал:

– Хвала Намарну! Меня весь день одолевали дурные предчувствия. Мне казалось, что с тобой произошло что-то дурное. Но ты сказала «напротив». Что это значит – «напротив»?

Глаза Харманы затуманились той пленительной поволокой, о которой Стагевд знал куда больше, чем пристойно знать брату.

– Идем, Хозяин Гамелинов, идем, – сказала Хармана, выразительно оглядываясь на Мелета и сопровождавших Стагевда воинов. – Нам потребуется уединение.

Они вошли во дворец, оставив всех прочих скабрезно улыбаться, скрывая свою жгучую зависть к сильным мира сего, на свежем воздухе.

Стагевд нетерпеливо положил руку на ягодицы Харманы. Она обняла его за шею и, чувствуя под своим обнаженным запястьем рукоять меча, горячо прошептала:

– Сейчас, любимый, не здесь, здесь прислуга…

Стагевд толкнул ногой первую попавшуюся боковую дверь, и они, сплетаясь в объятиях, исчезли в непроглядной темноте безвестного зала.

Затрещала раздираемая ткань. Ей вторил тихий смешок Харманы.

Потом дверь за хозяевами Гамелинов затворилась, и больше из-за нее не доносилось ни звука.

Цепи на руках были достаточно длинны – он мог делать почти все, что ему заблагорассудится. Цепи на его ногах были еще длиннее – он мог ходить. Но он не воспользовался столь заманчивыми возможностями. Весь остаток дня Герфегест просидел в центре ложа с закрытыми глазами. Он думал.

Хармана не взяла Семя Ветра. В этом Герфегест убедился, осмотрев внутренности своего миндалевидного медальона. «Значит, не так уж оно ей необходимо, как думает Рыбий Пастырь».

Хармана не убила его. Если бы Хармана хотела сделать это, она, безусловно, смогла сделать это уже десять раз. Но у госпожи Харманы другие планы на жизнь Герфегеста – какие? Показать Стагевду, сколь глупы мужчины, льнущие к ней, словно пчелы к меду? Показать Ганфале, сколь нетерпеливы и любвеобильны его вассалы, к которым Хармана безусловно причисляет его? Так или иначе, Герфегесту, похоже, предстоит роль потешной зверушки.

Хармана оставила его в своих покоях. Хармана, безусловно, не хочет, чтобы о его присутствии знали посторонние. Иначе вместо стальных цепочек она заковала бы его в стальные цепи. Без всяких заклятий. Не так надежно, зато экономит силы – она ведь тоже, наверное, приустала всю ночь заниматься любовью. Она хочет сохранить присутствие Герфегеста в своих спальных покоях в тайне. Она оставила у чугунных дверей своей спальни всего двух стражников, воняющих луком. Стражников с алебардами. Они, похоже, понятия не имели, что в покоях госпожи заперт некий мужчина. Об этом свидетельствовали их разговоры.

Хармана. Герфегест не любил гадать о будущем. И потому он не задавал себе бесплодных вопросов. Когда явится Хармана? Что он прочтет в ее глазах? Что будет написано в глазах Стагевда?

Солнце зашло, и сумерки стали завоевывать мир для ночи. Герфегест, по-прежнему неподвижный, сидел на ложе, спиной к двери, положив руки на поджатые колени. Семя Ветра едва слышно вибрировало в тон морскому бризу, рвущемуся через окно. Вибрации эти нарастали и усиливались, трансформировались, изменялись и мутировали. Они перестали быть самими собой и стали звуками.

И тут Герфегест, чей ум теперь был ясен, словно хрустальная сфера, наполненная мировым эфиром, услышал шаги. Чугунная дверь отворилась, и он услышал голос Харманы. «Вы свободны», – это, конечно, стражникам.

Хармана вошла в комнату. Заперла дверь на все четыре внутренних засова. Приветственно вспыхнули масляные светильники.

Но Герфегест не обернулся. Он даже не соизволил открыть глаза, в которых, за закрытыми веками, буйствовал первопричинный Ветер.

Хармана остановилась возле ложа. В руках ее была пузатая фарфоровая ваза, расписанная магическими знаками. Горлышко вазы было схвачено кожаным ремнем, который образовывал некое подобие ручки. Она поставила вазу на пол. Герфегест слышал, как всколыхнулась жидкость на дне сосуда. Герфегест не выказал интереса к происходящему ни единым движением.

И тогда Хармана, подобрав траурное платье и откинув назад длинный шлейф, легла на пол. Она вытянула руки вперед, в сторону Герфегеста. Она поцеловала пол. Жест рабской покорности.

– Ты волен делать все, что хочешь, Рожденный в Наг-Туоле. Прими от меня «Поклон Повиновения» вместе с этой вазой. Магия Стали более не властна над тобой.

«Неужели?» – саркастически усмехнулся Герфегест и развел руки, скованные стальной цепочкой в стороны. Цепочка лопнула, ведь и была она толщиной в волос. Так же незаметно и с тем же едва слышным звоном лопнула цепь на ногах.

Герфегест поднялся и подошел к Хармане. Она была красива как утренняя заря. Стройна, словно молодой побег. Она была очень высока. Но теперь она лежала на полу, словно только что купленная рабыня. Если бы Герфегест захотел, он бы мог придавить ее пепельные волосы к полу большим пальцем ноги. Он мог унизить ее, лежащую, любым из пришедших на ум способов. Он мог бы взять ее прямо на полу. Он мог бы сполна отомстить ей за предательство. Но он не станет делать этого. Это значило бы вновь выказать перед Хозяйкой Дома Гамелинов свою любовь, захлебывающуюся в биении страсти. Герфегест отвернулся, не проронив ни звука.

Затем он поднял вазу и поставил ее на ложе. Сверху ее горлышко было закрыто узорчатой крышкой. «Мертвая корзина» – так назывались такие вазы в Доме Конгетларов. И недаром. Когда Конгетлары, да и люди других Домов тоже, хотели преподнести в подарок союзникам голову врага, за которую было сполна уплачено и умением, и коварством, они клали ее в такую «корзину». Сосуд имел двойное дно, если фарфоровую решетку, перегораживающую вазу в нижней трети, можно было назвать дном. Такая решетка была просто необходима – отрубленная голова имеет дурное свойство истекать кровью. А ведь это весьма неэстетично, милостивые гиазиры, преподносить подарок, перемазанный красным. Именно для того, чтобы принести голову сухой и чистенькой, и было необходимо решетчатое дно: кровь стекает вниз и бултыхается у нижнего дна сосуда, тогда как сам подарок цел и невредим.

Герфегест не торопился снимать крышку с «мертвой корзины». Он медлил. Чье тело венчал раньше предмет, скрытый фарфоровыми стенками сосуда. Ваарнарка? Молодого регента? Киммерин? Неужто Рыбьего Пастыря? Хармана лежала, прижавшись щекой к плитам пола. По ее лицу текли слезы. Герфегест видел, как блестели они в свете масляных светильников.

Он открыл крышку и глянул внутрь. Там покоилась голова Стагевда.

Они простояли, обнявшись, очень долго. Хармана плакала. Герфегест молчал. Наконец Хармана заговорила.