Так что новый, 1918 год по всей России встречали «весело», а кое-где даже и с огоньком.
И самое главное – с надеждой!
Надеждой на долгожданный мир! На будущее непременно всеобщее благополучие и порядок.
11
Светлое Христово Рождество 1918 года встречали всей семьей – из Петербурга приехал Николай. Эскадренный миноносец «Эмир Бухарский» встал на ремонт на Балтийском заводе, и братец получил долгожданный отпуск.
Теперь Федя был совершенно очарован старшим братом, ибо черно-золотой флотский мундир намного презентабельнее моего скромного кителя, да и наград там было поболее.
Николай, напротив, с большим интересом расспрашивал меня о сухопутной войне и про то, как я получил свои награды.
– Абсолютно никакой романтики. Кровь, грязь, вши… – пожал я плечами в ответ. – Не то что у вас, на морях…
– У нас, Сашка, романтика тоже до поры до времени… На Балтике навигация сложнейшая – никаких нервов не хватит! Веришь, как в поход выходим – с мостика не схожу! Малейшая ошибка – и здрасте-пожалуйста: то ли на мель налетишь, то ли на минную банку! Не море, а суп с клецками. Сначала мы от немцев минами отгородились, а потом они от нас. Вся война на море сводится к охране этих самых «клецек» от противника – немцы их тралят, мы тральщики гоняем и новых подарков подсыпаем.
Это немного расходилось с моими представлениями о войне на море:
– А как же новейшие эсминцы типа «Новик»? А операция против немецкого флота в шестнадцатом году?
– Ты, братец, моего «Финна» с «новиками» не путай! Другие возможности означают другие задачи – нам и охрана минных постановок нелегко дается. «Новики» в основном с крейсерами рейдовые операции проводят: пошумят – и домой. А немцев от Эзеля и Даго в шестнадцатом – так вообще торпедные катера отогнали. В открытом бою нам с «Хохзеефлотте»[157] тягаться – силенок не хватает. Вот и взяли германца за счет неожиданности. Когда линкоры притащились свои тральщики прикрывать и береговые батареи обстрелять – тут-то их катера и атаковали. Двенадцать катеров, на каждом по две торпеды. Утро, туман и много храбрости и немного наглости – вот и все составляющие победы.
Честно говоря, я слушал и мучительно вспоминал историю нашего мира – а было ли там что-нибудь подобное? О потоплении одного и повреждении другого немецкого линкора я читал в местных газетах, но тогда не обратил на это внимания: история ВМФ – не мой конек… Вот только в исторической литературе ничего похожего мне не встречалось. Помню, что в 1918 году итальянцы вроде бы австрийский линкор катерами потопили в Средиземном море[158]. Но вот чтобы русские да на Балтике?!
Рождественское навечерье.
Наряженная конфетами и хлопушками пышная елка. В красном углу под образами на сене стоят изукрашенные ясли, к которым выставлены чашки с пшеницей на меду и взваром из чернослива – дар Младенцу Христу.
За заиндевелыми от мороза окнами – преобразившаяся рождественская Москва.
Кажется, и не было никакого мятежа, хотя следы столкновений отчетливо видны на улицах, словно следы тяжелой болезни. В город потянулись обозы с продовольствием – народ готовился разговеться от души, но с поправкой на военную годину.
В том, прошлом, мире Россия была единственной страной, не вводившей продовольственных карточек на протяжении всей войны, до февраля 1917 года. Здесь же обстановка гораздо благополучнее. Да, есть инфляция! И значительная! Но ведь не катастрофическая же. Продовольствия хватает. На казенных заводах и предприятиях с временным военным управлением рабочим платят достаточно, чтобы обеспечивать семью всем необходимым.
В моих новоприобретенных детских воспоминаниях видится Москва, полная предрождественского изобилия. Полнейшее разнообразие замороженной птицы: хочешь – рябчики, хочешь – голуби, выкормленные на клюкве. Заиндевелые свиные туши лежат длинными рядами, словно дрова, – только копытца да пятачки торчат из-под снега. Громадные чаны с солониной, подернутые розовым ледком. Мороз! За свиным рядом – поросячий да бараний, а дальше – гусиный, куриный, утиный, тетеревиный…
На площадях в большом разнообразии продают елки – от мала до велика. Словно лес вырос. А среди засыпанных снегом зеленых красавиц гуляет народ, снуют сбитенщики, предлагая желающим свое варево из пышущих паром самоваров по копейке за стакан. Горячий сбитень с медом да с имбирем, да с сахарным калачиком – вкусно-о-о!
Нынче все победнее, попроще…
Война!
Но дух праздника, великого праздника, – жив!
Сочельник… Это когда до первой звезды – нельзя.
В смысле кушать. После первой звезды можно есть кутью – постную пшеницу, взваренную на ореховом соке, иначе называемую «сочиво». Тот же Савка так и зовет сочельник – кутейником.
Сегодня оканчивается пост: переходим с рыбы на мясо. Во время шестинедельной рыбной диеты я с грустью вспоминал суши и роллы, которые с удовольствием поедал в многочисленных псевдояпонских ресторанчиках начала ХХI века…
Наше семейство, мягко говоря, не бедствует. Так что за время поста пришлось и белугу да севрюгу попробовать. Вкусно, конечно, но разум требовал сырой рыбки с рисом, завернутой в морскую капусту…
И чтобы непременно палочками кушать!
Бзик какой-то… Откат от прошлой жизни…
Господи, о чем я думаю! Встречаю Рождество в 1918 году!
Хлопнула дверь, и в сени, напустив в дом холода, ввалился Федя в припорошенном снегом меховом пальто:
– Звонят! Звонят ко всенощной! Идти надобно!
И вот уже мы всем семейством, с чадами и домочадцами, направляемся в церковь…
Над Москвой в прозрачном морозном воздухе разносится радостный колокольный перезвон. Гулкий, необыкновенно чистый, отдающийся серебром… Все московские «сорок сороков» поют на разные голоса, будто соперничая друг с другом…
Звук, кажется, уходит далеко ввысь, до самого космоса, к черной, искрящейся звездами глубине…
Голова ясная как никогда…
Иду, дышу полной грудью и слушаю, слушаю, слушаю, слушаю…
Потом была служба в переполненной церкви Святого Ермолая, всенощная молитва, проповедь…
Трудно описать мое состояние… Мир грезился нереальным… Миражом из мерцания свечей, запахов воска, ладана и пения с хоров…
И мое прошлое из будущего, которого уже никогда не будет, уходило все дальше и расплывалось, таяло, исчезало…
После службы все кажется уже совсем иным – благостным и удивительно чудесным… Ощущается сильнейший душевный подъем и успокоение.
Над головой мерцают обновленные звезды! И где-то далеко та самая – яркая и древняя, святая…
Здравствуй, Рождество!!!
Глава десятая
1
28 января 1918-го мне исполнилось девятнадцать лет.
Совсем взрослым стал. Смешно…
Смешно и грустно одновременно! Интересно – как теперь определять мой истинный возраст? Сложить предыдущие тридцать три и нынешние девятнадцать? Биологический возраст тела и психологический возраст личности складывать не получается – как и килограммы с километрами. И на гипотетические пятьдесят два года я себя не ощущаю. Слава богу, что хоть для себя определил, кто я такой есть на самом деле.
Разрешите представиться: барон Александр Александрович и еще раз Александрович фон Аш-Валерьянов – единственный и неповторимый.
А отчество и фамилия двойные – потому что жизнь у меня двойная… В честь ныне покойного Александра Валерьянова. Ибо таковым, каким был, он быть перестал. Умер и переродился, практически как в «Песенке о переселении душ» Высоцкого: «Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, а этот милый человек был раньше добрым псом!»
Хорошо, хоть баобабом не родился!
Нет, вы ничего «такого» не подумайте – с самосознанием у меня все в порядке. С целостностью личности проблем нет, и разделение на «я» и «не-я» – тоже имеет место быть.
