Бухая сапогами по проезжей части Ярославского шоссе, гренадеры распевали разученную за последние дни строевую песню, под чутким руководством нашего запевалы Пашки Комина. Моя задумка удалась – «стрелецкую» песню из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» солдатики усвоили очень даже неплохо:
Зеленою весной под старою сосной
С любимою Ванюша прощается.
Кольчугой он звенит и нежно говорит:
«Не плачь, не плачь, Маруся-красавица…»
[151]10
На следующий день после службы я поехал в госпиталь навестить Литуса, предварительно заслав Савку в магазин за гостинцами. Теперь денщик тащил позади меня корзинку всяческой снеди.
В коридоре мы нос к носу столкнулись с доктором Финком:
– Здравствуйте, Якоб Иосифович! Как там ваш подопечный?
– Добрый вечер, Александр Александрович! Который из многих?
– Уверен, что вы догадываетесь, чье именно здоровье меня интересует!
– Хорошо-хорошо! Сдаюсь!
– Охотно принимаю вашу капитуляцию! Итак, что там с Генрихом?
– Думаю, что сможем выписать его на домашнее лечение в конце декабря. Заживление прошло успешно, опасность тромбоза миновала – теперь нашему общему другу необходимо разрабатывать ногу. Генриху Оттовичу надо отставить костыли и заново учиться ходить, хотя бы с тростью.
Распрощавшись с доктором, мы двинулись в палату к Литусу.
Мой друг сидел у окна, задумчиво созерцая хлопья мокрого снега, летящие из темноты. На столе стояла корзинка с едой, подобная той, что Савка нес с собой, и букетик свежих цветов в граненой вазочке.
– Ого! Я вижу, ты без меня не скучаешь? Отец приезжал?
– Нет… – Генрих смущенно потупился. – У меня были Анна Леопольдовна и Эльза.
– ???
– Они неожиданно приехали сегодня утром. Привезли гостинцы, цветы… Анна Леопольдовна сказала, что они решили опекать меня до самого выздоровления. Я был в смятении и во всем с ними согласился…
– Дела…
– И еще… Эльза подарила мне книгу… – Литус продемонстрировал томик стихов Гейне.
– Мм… – Я оглянулся – соседняя койка пустовала. – А где твой сосед?
– Днем увезли на операцию…
– Ага! Савка, ставь корзину вот сюда и иди-ка погуляй – нам поговорить надо!
– Слушаюсь, вашбродь! – Денщик оставил подарки на тумбочке в изножье кровати и исчез за дверью.
– Рассказывай, друг мой ситный! – потребовал я, расстегивая портупею.
– О чем?
– О том, что тебя так взволновало!
– Саша, ты же знаешь, как погиб Иван Карлович? Я не могу… То есть я не чувствую себя вправе обременять этих дам заботой о себе, когда… Понимаешь, ведь я жив только потому, что он заслонил меня собой…
– Спокойно, Геня! Давай рассуждать логически. Итак, как ты считаешь, взрыв шрапнели – это досадная случайность?
– Естественно, ведь на войне…
– Стоп! Скажи, а Иван Карлович намеренно заслонил тебя собой?
– Не думаю… Но ведь…
– Никаких «но», Генрих!!! Это – судьба! Он погиб, потому что пришло его время! Ты жив, потому что тебе, видимо, еще предстоит выполнить свое предназначение! (Что я несу?)
– Твои слова… Это как-то излишне материалистично… Или, скорее, даже мистично!
– А другого объяснения у меня нет! Извини! – Я выдохнул сквозь стиснутые зубы. – Не хочу, чтобы ты изводил себя напрасными терзаниями на тему «что могло бы быть, если бы…». Это все экзистенции! Живи и не думай о прошлом – думай о будущем! В общем, к черту все!!!
– Не знаю…
– Прими это как данность! Вот лучше расскажи мне – с чего это ты сидишь с книжкой поэта-романтика и мечтаешь непонятно о чем?
– Я не мечтаю, – неожиданно покраснел Литус. – Я думал об Эльзе…
– Похвально! Лучше думай об этой милой барышне, а не о превратностях судьбы!
– Ты считаешь ее милой? – встрепенулся Генрих.
– Ну да! Хотя, признаться, я не шибко ее разглядывал, да и вуаль закрывала половину лица…
– Когда они с Анной Леопольдовной сегодня были здесь, мне показалось, что у нее улыбка ангела…
– Да-а-а…
По пути домой, когда мы с Савкой тряслись в пролетке, я думал о том, как все в жизни переплетено. Иван Карлович погиб, а Генрих влюбился…
Кстати, надо будет найти краснодеревщика и заказать трость для Литуса. Не прощу себе, если такой подарок преподнесет ему кто-нибудь другой!
Хм… Гравер тоже нужен, однако!
11
По утрам я делаю гимнастику.
Сначала разминка, а потом наклоны, отжимания, упражнения на пресс – и под конец гири. Организм надо укреплять! Жаль только, что пробежки здесь не приняты, – не поймут-с!
Как раз когда я совершал вторую группу отжиманий, за дверью происходил интереснейший разговор. Мой младший брат Федечка постоянно донимал Савку просьбами рассказать о войне, и вот теперь я стал свидетелем одного такого разговора:
– Савва, ну расскажи – как вы германцев били?
– Известно как, Федор Алексаныч! Крепко мы их били!
– А братец в них стрелял?
– А как же? Стрелял! Еще как… И из браунинга своего стрелял, и из «парабела», и из пулемета, и из «траншейки»…
– А что такое «траншейка»?
– Это, Федор Алексаныч, ружье такое дробовое. Чтобы, стало быть, картечью стрелять. Ежели в окопе, то как метлой все подметает…
– А в рукопашную вы с шашками ходили?
– Не-эт! При полевой форме шашка не положена – неудобная она, длинная, цепляется за все… Мы ж не казаки – это им с коня шашкой шуровать сподручнее!
– А как же тогда в рукопашную?
– А это, Федор Алексаныч, кто как! Кто со штыком, кто с топором, кто с лопаткою… Или с бебутом навроде моего… Эвона у нас один гренадер – и вовсе немаков гранатой по головам тюкал.
– Гранатой? Она же взорвется!
– А с чего ей взрываться-то? В германской гранате запал с теркой – она за просто так не взрывается! И обух у нее ухватистый – как кистенем можно вдарить!
– Савва, а запал с теркой – это как?
– Ну Федор Алексаныч, это как спичкой черкануть, но токмо у гранаты внутрях. Там веревка с шариком особая есть!
За завтраком мама сделала мне замечание:
– Саша, этот твой «Сyclope terrible» рассказывает Федечке отвратительные вещи… Сделай ему, пожалуйста, замечание!
– Мама, этот, как ты выразилась, Ужасный Циклоп меня тяжелораненого вынес на себе. Он мне столько раз в бою жизнь спасал… – Я стиснул зубы, дабы не наговорить лишнего. – В общем, если бы не он – мы бы с тобой сейчас не разговаривали!
Мать поджала губы и настойчиво постучала ножом по тарелке:
– Ульяна, почему опять скатерть несвежая?
– Хорошо, мама, я попрошу Савву не рассказывать Федечке историй с фронта! – согласился я лишь потому, что ни в чем не повинную горничную ждала бы хорошая взбучка, ибо подобным образом моя матушка указывала мне на то, что возражения неприемлемы.
Когда Савка зашел ко мне в комнату, принеся начищенные сапоги, я решился наконец сделать то, что давно собирался.
– Постой-ка! – окликнул я его. Достал из комода желтую кожаную кобуру и торжественно вручил опешившему парню: – Держи, Савка! Это тебе подарок от меня!
Я долго маялся, размышляя, как мне отблагодарить этого замечательного человека за все то, что он для меня сделал и продолжает делать до сих пор. Когда же возникла необходимость сделать подарочную трость для Генриха, то решение пришло само собой – наградное оружие с гравировкой.
В кобуре был тот самый наган сорокового калибра, что я разглядывал в первые дни пребывания в этом теле. Теперь револьвер был украшен гравировкой: «Ефрейтору Мышкину С.К. за спасение командира. 16 iюня 1917 г.»
Глава девятая
1
Второе декабря 1917 года было воскресенье.
