Перекусив сухпаем, я вместе с Лиходеевым осмотрел, как идут работы. Гренадеры нашей и девятой роты возводили полевые укрытия во втором эшелоне, двенадцатая рота рыла окопы, а одиннадцатая сидела в боевом охранении.

Убедившись, что тут все в порядке, отправился на поиски своего исключительного и замечательного ротного командира.

Поручик обнаружился у обустроенного каптером временного склада боеприпасов. Сидя на патронном ящике, он собственноручно чистил свой револьвер. Надо сказать, что Казимирский не доверял автоматическим пистолетам и принципиально носил наган. Правда, оружие у него было в специальном исполнении – с шестидюймовым стволом, с серебряной насечкой и рукоятью из резного моржового клыка. Оставалось неизвестным, как же он пережил оснащение своей персоны таким сложным и капризным оружием, как автомат. Он ни словом, ни жестом не выразил своего неудовольствия, но я подозреваю, что за два дня так ни разу и не вынимал его из чехла. Меня же пистолет-карабин системы Фролова, уже прозванный солдатами «фролом», или «фролычем», вполне устраивал.

Заметив меня, Казимирский оторвался от своего занятия и, устало оглядев меня с ног до головы, поинтересовался:

– Чего нового, барон?

– Ничего, господин поручик! Личный состав и саперы возводят полевые укрытия. В строю – сто семьдесят восемь человек, из них семеро легкораненых.

– Неплохо…

– Опасаюсь только, что это ненадолго… – Не знаю уж, почему я это сказал. Наверное, Казимирскому этого бы говорить не следовало, но, мучимый нехорошими предчувствиями, я не смог сдержаться.

– Увы, барон, мы на войне, – спокойно ответил ротный, возвращаясь к чистке оружия. – Потери неизбежны!

– Я понимаю, но с этим трудно смириться…

– С этим не нужно мириться, к этому нужно просто привыкнуть, барон.

– А что известно о планах командования? – тактично сменил я тему разговора.

– Подождите до темноты. Был вестовой от командира батальона. Капитан Берг обещал прибыть лично. Вот тогда все и узнаем – и планы, и последние новости, приятные и неприятные.

– Господа офицеры… – Капитан Берг стоял во главе стола в свежевырытом и укрепленном блиндаже – штабе батальона. – Нам предстоит окопаться и ждать подхода частей Сороковой дивизии или иных изменений обстановки. Наступать через открытое поле на хорошо укрепленную линию обороны в лоб – это самоубийство. Тем более что, по данным разведки, в старом замке расположился артиллерийский парк противника. На нашем участке нет путей сообщения, кроме узкоколейки, чем затруднено снабжение, пополнение и поддержка сил второго эшелона. Поэтому, рассмотрев диспозицию, в штабе корпуса изменили план наступления, и теперь нашей дивизии предписано занять оборону. Батальон располагается штатно – фронтом по двести пятьдесят саженей на роту. В первой линии – одиннадцатая и двенадцатая роты, девятая и десятая – в резерве. Вопросы?

– Ну то, что нас в атаку не погонят, это новость хорошая, – задумчиво произнес штабс-капитан Ильин. – И что же теперь? Конец наступлению?

– Отнюдь! По последним данным, части Первого Ударного корпуса и части Двадцать третьего и Двадцать пятого армейских корпусов прорвали участок германского фронта шириной около тридцати километров и вышли на оперативный простор. В прорыв по тылам противника брошены три кавалерийских и одна казачья дивизия. Части Первой Ударной дивизии ворвались в Торн. В свою очередь, части Второго армейского корпуса прорвали оборону противника восточнее нашего участка и продвигаются вдоль железной дороги на Дойче-Эйлау.

Мы лишь потрясенно молчали.

– Ура, господа! – наконец подал голос очнувшийся от ступора Казимирский.

– Ура!

– Ура-а-а-а-а!!!

– Сумасшедший успех! Невероятно! – Ильин приложил ладонь ко лбу. – Но, черт возьми! Как? Как, Иван Карлович?

– Концентрация наших войск оказалась для противника полнейшей неожиданностью. Немцы перебросили все резервы во Францию. Там под Аррасом и Камбре сейчас жуткая мясорубка. А наша Девятая армия нанесла отвлекающий удар в направлении Бреслау. Так что тевтонам пока не до нас.

– И все же…

– Кроме того, по слухам, было применено новейшее оружие – «бронеходы». Это самоходная бронированная крепость на гусеничном ходу, – продолжил Берг. – Нечто подобное применили англичане на Сомме в шестнадцатом году. В журнале «Нива» об этом писали.

– А! Припоминаю! Так называемая «лохань»[53], или, если по-английски, «танк»?

– Именно так!

– Для меня эффект от данной новинки сомнителен, но раз вы говорите… – Ильин покачал головой.

– Надеюсь, теперь всем понятна необычная филантропия нашего командования?

– В свете вышеизложенного? Да! Несомненно!

– Прекрасно! Исполняйте!

– Один вопрос, господин капитан! – вмешался молчаливый и рассудительный поручик Щеголев. – А что же наши соседи?

– Остановлено наступление дивизии! Так что потрудитесь состыковать правый фланг с Сибирским гренадерским.

– Слушаюсь!

– Все свободны. Жду вас к ужину!

Круто, однако, наши с немцами обошлись. Теперь если они не отведут свои войска от Штрасбурга, то окажутся в окружении.

Действительно, успех просто сумасшедший.

Надо же – с ходу взяли Торн. А Торн – между прочим, это крепость на Висле. И то, что наши войска ее вот так вот неожиданно захватили, – признак растерянности германского командования.

Такого мощного удара с применением новейшего оружия, авиации и специально сформированных ударных частей противник не предвидел, а его разведка банально прощелкала.

Интересно, что они теперь будут делать?

Быстро перебросить достаточное количество войск с запада – не получится. Прорываться на восток силами двух армий – не имеет смысла. Значит, будут обороняться и контратаковать, ожидая подкреплений.

Размышляя о стратегии, я чисто механически хлебал густую селянку с картошкой и копченостями, поданную на ужин.

Заметив мою отстраненность, Генрих Литус поинтересовался:

– О чем мечтаешь, Саша?

– О победе над Германией и о том, чтобы поспать, – честно ответил я.

– Именно в таком порядке?

– Нет, что ты! В первую очередь – о «поспать», а после того, как высплюсь, можно и Германией заняться…

Ранним утром меня разбудила канонада, доносившаяся с немецкой стороны.

Спал я в блиндаже-новоделе, разделенном на две половины – для меня и ротного.

– Ну что там за шум? – послышался из-за перегородки голос Казимирского. – Епифан! Епифа-а-ан! – окликнул он своего денщика. – Где тебя черти носят?

Я откинул шинель, сел на своей походной кровати и стал приводить одежду в порядок. Застегнул рубаху, натянул бриджи и стал наматывать портянки, а там и до сапог дело дошло. Накинув китель, я вышел из блиндажа в ход сообщения. И сразу же налетел на несущегося мне навстречу Савку с ведром в руках.

– Тише ты, оглашенный!

– Прощения просим, вашбродь! – просипел запыхавшийся ординарец.

– Что там такое?

– У немаков пальба началась под утро. Сначала из ружей врассыпную, потом пулеметы принялись, а теперь – эвона, уже из пушек палят.

– Понятно… А сам-то ты где был, рядовой Мышкин?

– К каптеру бегал, вашбродь! Насчет воды сговорился!

– Ну раз сговорился, давай, польешь мне…

Умывшись, я ради приличия подождал явления Казимирского народу. Однако, убедившись, что народу придется подождать еще не меньше часа, отправился на поиски Лиходеева.

Кузьма Акимыч обнаружился в хозяйстве Копейкина, где разбирался с трофейным оружием.

– Утро доброе!

Фельдфебель вскочил, вытянулся и, козырнув, затараторил:

– Здравия желаю, вашбродь! Рота расквартирована в резерве, происшествий нет!

– Вольно! Чем ты тут занимаешься?

– Учитываю трофейное имущество!

– И это правильно! – Неожиданно меня осенило: – Скажи-ка, сколько мы у немцев пулеметов взяли?