Под это дело пошел «под топор» небольшой лесок, закрывавший сектор обстрела на правом фланге обороны. Делу здорово помогла имевшаяся на фольварке пилорама.

Нам, правда, работы досталось тоже непочатый край.

Во-первых, нет проволочных заграждений ввиду отсутствия колючки как таковой. Во-вторых, надо делать в окопах дренажную систему и мостки: местность болотистая, множество ручьев, озера опять же. В-третьих, нужны доты и капониры для минометов и траншейных пушек. В-четвертых, медалей нашим предшественникам можно и не выдавать, потому как пехота обобрала все продовольствие в окрестностях и нам теперь придется жить на привозных харчах…

Мы получили свой участок обороны строго уставной – длиной в двести пятьдесят саженей, в первой линии. По обыкновению, девятая и десятая рота – на передовой, одиннадцатая и двенадцатая – в резерве. Каждые три дня меняемся.

Командир батальона сообщил, что по данным разведки немцы в десяти – двенадцати верстах севернее нас, сидят на своей резервной линии обороны. А посредине – ничья земля, где происходят постоянные стычки между нашими и немецкими дозорами.

Особенно Иван Карлович просил обращать внимание на кавалеристов – без нужды огонь не открывать, но и быть всегда начеку. Потому как вероятность того, что это будет противник или разъезд нашей 15-й кавалерийской дивизии, примерно одинакова.

Проверив посты, я вернулся в свою палатку, установленную на месте будущей минометной позиции, – заглубленной площадки два на два метра. Пан ротный ночевал на такой же позиции по соседству.

Дело в том, что доставшийся нам с Казимирским блиндаж требовал доработки – надо было углубить дно еще на полметра и сделать пол на сваях или слегах для отвода воды.

Утром придут наши саперы доделывать пулеметные гнезда и доты – вот и займутся. А я отправил одно отделение вместе с нестроевыми нашей роты в лес: набрать и напилить кругляка и разжиться досками или горбылем. Нужно делать мостки в траншеях, а то если пойдет дождь, нас тут затопит к чертям собачьим.

У палатки, сидя на патронном ящике, меня поджидал Лиходеев.

– Здравия желаю, вашбродь!

– Здравствуй. Ты чего невесел?

– Да вот смекаю, чем людей кормить. В округе на предмет продовольствия совсем небогато, а у нас ротный припас на исходе. На полковом складе токмо чечевица, сухари да чай с сахаром. Мяса никакого – ни солонины, ни консервов… Муки тоже нет, значит, и пекарня хлеба не даст. Я Копейкина услал разузнать, когда провизию доставят, да неспокойно мне что-то…

– Н-да. Дела неважнецкие. – Я задумался. Провиант для солдат рота получает двумя путями: с полкового интендантского склада и приобретая что-либо на «кормовые» деньги.

Обычно ассортимент склада небогат, но как-то приближается к положенной норме снабжения: ржаных сухарей – 1 фунт 72 золотника (717 г) или хлеба ржаного – 2 фунта 48 золотников (1024 г); крупы – 24 золотника (102 г); мяса свежего – 1 фунт (409,5 г) или 72 золотника (307 г) мясных консервов; соли – 11 золотников (50 г), масла сливочного или сала – 5 золотников (21 г); подболточной муки – 4 золотника (17 г), чаю – 1,5 золотника (6,4 г), сахару – 5 золотников (21 г), перца – 1/6 золотника (0,7 г). Общий вес всех продуктов, получаемых одним солдатом в день, составлял, таким образом, 1908 граммов[76].

Мне эти нормы, наверное, по ночам сниться будут, ибо, ведя всю ротную бухгалтерию, я их выучил наизусть.

– Здравия желаю, вашбродь! – Перед нами возник вышеупомянутый Филя Копейкин, вернувшийся из «разведки» в обозе второй очереди. Судя по его кислой физиономии, дела обстояли плохо.

– Ну говори – что там?

– Продовольствие доставят не раньше чем через два дня, вашбродь!

– Это еще почему?

– Дык пока Сибирский гренадерский не перевезут, снабжение никак не можно. Квартирмистр сказывал, мол, поезд-то токмо один.

– Дела-а-а-а-а… – хором произнесли мы с Кузьмой Акимычем.

Рано утром пришел вестовой из штаба полка с приказом явиться для получения карт местности.

– Надо же, как быстро объявились карты, – удивился Казимирский. – Не думал, что штабные раньше чем через месяц проснутся. В прошлом году, бывало, и по сезону с кроками в тетрадках ходили. Отправляйтесь-ка, барон, получить от штабных щедрот.

Штаб располагался непосредственно на фольварке, в главном доме, выкрашенном в веселенький фисташковый цвет, резко контрастировавший с рыжей черепичной крышей.

На входе я столкнулся с полковым адъютантом поручиком Шевяковым:

– Доброе утро, барон!

– Доброе утро, господин поручик! Вот прибыл получить полагающиеся карты местности.

– Ах да! Зайдите к Жоржу, он вас обеспечит.

– Благодарю…

В одной из боковых комнат за столом расположился наш философ-летописец Жорж Комаровский.

– Здравствуйте, господин прапорщик! – обрадованно вскочил мне навстречу вольноопределяющийся.

– Здравствуйте, Жорж! Я к вам с вопросом сугубо деловым – мне сказали, что у вас можно получить карты?

– Да-да, конечно! – Комаровский метнулся в угол к большому серому ящику, едва не опрокинув при этом стул. С видимым усилием приподняв крышку, он извлек два пухлых конверта из вощеной бумаги и протянул их мне: – Извольте!

Внимательно осмотрев пакет, я обнаружил на нем полустертую печать с германским орлом, на которой, кроме слова «regiment»[77], ничего было не разобрать, и надпись пером «Kept – April, 4, 1914»[78].

Надорвав конверт, я понял, что предчувствия моего ротного не обманули – карта была немецкая. Аналог нашей трехверстки…

– И откуда такое богатство? – поинтересовался я у Жоржа.

– Намедни доставили с нарочным из штаба корпуса. Вот целый ящик… – Комаровский поправил очки и, пододвинув мне разлинованную тетрадь, протянул карандаш. – Получите и распишитесь…

Расписавшись, я как бы невзначай поинтересовался – что там с провиантом для нижних чинов?

– Вся полнота снабжения возможна лишь через пару дней, – вздохнул вольноопределяющийся. – Но возможно и ранее, как только наши войска возьмут Мариенвердер.

Вот так…

Ни много ни мало…

Три дня тоскливого сидения в окопах на урезанном пайке в нервном ожидании немецкого реванша…

Проверка постов и секретов, перемежаемая со вздрючиванием личного состава. Последнее – средство от скуки и против намечающихся пролежней от безделья. Я учу гренадер «Родину любить» – они учатся.

Все при деле.

Любовь к Родине выражалась в непрестанном совершенствовании обороны в соответствии с буквой Устава, известного мне по прошлой жизни, и, что удивительно, в соответствии с буквой Устава нынешнего. При обнаружении некоторых совпадений я мысленно поставил себе отметку «разобраться при случае».

Кузьма Акимыч честил наших подчиненных:

– Это окоп? Это, по-твоему, окоп? Ити твою мать через коромысло!!! Выроют себе, как куры в пыли, по ямке, бросят на дно охапку соломы – и ладно! Бревна еще волоките, ироды, будем подбрустверную нишу устраивать!

При таком живейшем участии Лиходеева в процессе я в некотором роде чувствовал себя ненужным.

Где-то гремит артиллерийская канонада, время от времени слышны звуки далекой перестрелки.

В остальном – тишь да гладь.

Только на третий день обстановка оживилась.

В два часа пополудни на нас вышли два потрепанных эскадрона 15-го татарского уланского полка с куцым обозом и парой орудий без снарядов.

Вести были неутешительными: немцы наконец-то двинулись вперед, вытесняя наши кавалерийские части с полосы «ничейной» земли.

Ближе к вечеру из Розенберга пришел обоз с трофейной колючей проволокой. Саперы, сопровождавшие подводы, сообщили, что на станции разгружаются две гаубичные батареи и все же добравшийся до нас провиантский состав.