– Так точно! – нестройным хором загундели «студенты».

– Не слышу!

– Так точно, ва-ше-бла-го-ро-дие! – грянул строй.

Лекция происходила в рощице за замком, где на полуразрушенных немецких позициях младшие офицеры батальона натаскивали пополнение.

Мы с Генрихом сидели в тени развесистой липы, отдыхая от трудов праведных и вполглаза наблюдая над мучениями коллеги. Сегодня – его очередь отдуваться.

– Разойдись! – наконец гаркнул «лектор» и направился к нам.

Подошел, присел на траву, извлек из кармана бриджей носовой платок и, сняв фуражку, вытер вспотевший лоб.

– Пекло!

– Ну как успехи, Ипполитушка? – ехидно поинтересовался Генрих.

– Бесполезная трата времени! – возмущенно отозвался Бриз. – Половина потравится при первой же атаке, а вторая половина задохнется от неумения пользоваться маской! Смотрят на меня своими телячьими глазами, моргают, кивают. А я по рожам их тупым вижу, что они ни черта не понимают. Им бы еще хвосты – от мух отмахиваться – я бы совсем себя пастушком перед стадом коров почувствовал.

– Ты, Ипполит, не пастушок, а ПАСТЫРЬ! Несущий идеи прогресса в заблудшие крестьянские головы. Голос разума! – продолжал веселиться Литус.

– Оставь, Генрих, – отмахнулся Бриз, обмахиваясь фуражкой, как веером. – Им это слово разума надо как гвозди в голову забивать. Одним ударом – и чтобы по самую шляпку! Иначе не доходит.

– Господа, вам не надоело? – Я наконец решил вмешаться в разговор. – Жарища дикая! Давайте-ка лучше морсу выпьем!

Вот уже второй день мы возимся с пополнением. Гоняем отдельной группой – для того, чтобы они хотя бы азы усвоили.

Все, чему их обучали в запасном полку, – это шагистика, устав, стрелковка, метание гранат и атака цепью.

Шагают более или менее, устав знают в основном дисциплинарный, а не полевой. Стреляют хреново, гранаты кидают – как бог на душу положит. Знать не знают, что перед броском надо выдернуть чеку, – их на деревянных колобашках обучали. Про системы немецких гранат я уж и не говорю. Кое-как их научили развертываться в цепь и атаковать в рассыпном строю. Штыковой бой – на уровне трех приемов.

В общем, сплошное развлекалово.

Нам – геморрой.

Им – Диснейленд.

Это вот Кузьма Акимыч у нас педагог хоть куда. Чуть что – сразу в морду. Это они понимают – усваиваемость военной науки сразу резко повышается.

Но ненадолго…

Сейчас вот сгоняю свое «стадо» на стрельбище и разошлю поотделенно. Пусть их унтера дрючат, до полного автоматизма. Сначала на своем уровне, потом на взводном, а там, глядишь, и всей ротой развлечемся.

Если я, конечно, не пристрелю кого-нибудь из этих баранов за доведение меня, толерантного московского юриста начала XXI века, до белого каления.

– Антипкин! В-Господа-Бога– твою-душу-мать!!! Ты как патронташ нацепил, олух царя небесного!

Элитный гренадерский полк, однако…

И смех и грех…

Среди всей этой серости все-таки было одно светлое пятно – кроме унтера Матросова, конечно.

Я наблюдал, не вмешиваясь, за тренировками новобранцев в составе взводов. Целью было научить их действовать совместно с остальными и постараться довести приемы боя до уровня рефлексов.

Унтеры уже полдня гоняли новичков сначала поодиночке, потом в составе отделений, теперь вот занимались целыми взводами.

После команды «Вольно! Разойдись!» солдаты группками расселись на траве и на брустверах, свесив ноги в окопы. Разговаривали, курили, смеялись.

Ко мне подбежал старший унтер-офицер Наумов, который временно исполнял обязанности ротного фельдфебеля вместо Кузьмы Акимыча, отправленного мною в санчасть с острой зубной болью. Дабы Лиходеев не слинял по дороге заниматься лечением народными методами, с ним был отправлен Савка с запиской к Нижегородскому.

– Ну что скажете, вашбродь? – спросил Наумов, кивнув на подчиненных.

– Еще пару раз сходите повзводно! Потом еще раз прогонишь олухов из пополнения сначала по одному, потом всех скопом. А после обеда позанимаемся всей ротой – и на стрельбище.

– Слушаюсь, вашбродь!

– Вот и ладненько! – Оглядев отдыхающее воинство, я обратил внимание на солдата, который, отделившись от общей массы, кругами ходил вокруг подорванной немецкой полевой семидесятисемимиллиметровой пушки, внимательно ее разглядывая. Там присел, тут осмотрел, пощупал и стал возиться с затвором. – Это еще что за фрукт?

– Где?

– Да вон, у пушки!

– Этот вроде из шмелевских, вашбродь, из четвертого взвода! Кажись, Степанов его фамилия.

– А ну-ка подойдем к нему.

Подобравшись поближе, мы увидели, что солдат уже ковыряется в открытом затворе орудия.

– Чем занят, гренадер? – поинтересовался я.

Тот дернулся, развернулся к нам и, вытянувшись, отрапортовал:

– Рядовой Степанов! Любопытствую устройством сего механизма, вашбродь! – и замер, глядя на нас сверху вниз.

Е-мое! Здоровенный-то какой! Как шкаф! Причем трехстворчатый…

Степенный мужик, лет около тридцати. Пышные усы, нос картошкой и прямой и бесхитростный, как у ребенка, взгляд.

– И как? Интересно?

– Так точно, вашбродь! Уж и разобрался вроде, как работает…

– Понимаешь в этом что-то? Учился где? Работал?

– Кумекаю маленько, вашбродь! Как положено, в приходской школе обучался. Кузнецом был…

– А почему был?

– Да как женка родами померла, так и запил… Кузню спалил спьяну. Да что уж теперь. – Степанов махнул огромной, как совковая лопата, ладонью.

– А дальше что?

– А дальше – брату моему молодшему гумага призывная пришла. А у него семеро по лавкам да родители на попечении. А у меня ни жены, ни детей, ни хозяйства путного. Вот вместо него и вызвался в армию идти.

– Как звать-то тебя, рядовой Степанов?

– Степаном величают, вашбродь!

– Вот что, Степан! Сейчас ты пойдешь с унтер-офицером Наумовым – он тебя к делу интересному приспособит. Как раз по тебе!

– Слушаюсь, вашбродь!

– А ты, Наумов, отведи-ка его к нашим пулеметчикам. Скажешь, я приказал. Мужик здоровый, к технике интерес имеет опять же. Пусть пользу приносит, а то во всей роте от силы человек десять знают, с какой стороны за бертье-федорова браться. А у нас еще и пулемет немецкий в хозяйстве образовался. Не пропадать же добру!

Вечером, вместе с ротой возвращаясь с занятий, я нарвался на штабного начальника. То, чего так опасался Казимирский, все-таки случилось. Причем начальство было очень высокое…

Рота строем пылила по дороге в сторону Штрасбурга, когда мимо нас пронесся кавалерист с криком: «Дорогу! Дорогу дайте!»

Оглядываюсь и вижу, что нас догоняет группа всадников, сопровождающих какую-то повозку. Пришлось отдать роте команду «Стой!» и свернуть на обочину.

Мимо нас в сторону города медленно проехала огромная…

Э-э… Карета? Фаэтон?

В общем, длинное и массивное сооружение в екатерининском стиле с большущими задними колесами, запряженное шестеркой лошадей тремя выносами.

Впереди – кавалерист-ординарец, позади – еще двое. На козлах два солдата с шашками и карабинами.

Проехав чуть вперед, экипаж внезапно остановился. Из фаэтона выглянул тучный седой генерал с пышными усами и бакенбардами и орденом Святого Владимира на груди. Пыхтя и отдуваясь, он выбрался на дорогу и зашагал к нам. Вслед за ним из антикварного транспорта выскочил юркий поручик в малиновых гусарских чикчирах[70] и высоких сапогах с серебряными розетками.

Ешкин кот! Только этого мне не хватало…

Я, откровенно говоря, растерялся: «Что делать-то?»

Но рефлексы, вбитые в военном училище, не подвели.

– Ро-о-та! Нале-э-во! Ру-у-жья снять!

Гренадеры сняли оружие, приставив его к ноге.

– Слушай! На кра-ул!

Четко взяли на «караул» и на счет «три» изобразили равнение на приближающееся начальство.