Черт, палят и палят, как оглашенные. Так что потерь не избежать просто по закону больших чисел.
Это, конечно, не наша двенадцатичасовая артподготовка в последнем наступлении, но тут-то и укреплений таких нет.
Маньяки, в общем. Чего еще от фашистов ожидать…
От нечего делать я проверил амуницию, подтянул где надо, осмотрел автомат…
Все пучком – можно воевать!
Посмотрел на часы: восемь тридцать. Полчаса уже пуляют… Может, хватит? Утомили – сил нет. Скорей бы в атаку пошли – надоело уже сидеть и ждать.
Словно услышав мои пожелания, немцы перенесли огонь за наши спины, создавая огневую завесу.
Сейчас начнется!
– Вестовые, вперед! – заорал Казимирский. – Всех в первую линию!
Вслед за солдатами мы выскочили из блиндажа. Мимо нас пробегали гренадеры, в воздухе раздавались трели унтер-офицерских свистков и матерные рулады.
– Барон, вы – направо, я – налево!
– Слушаюсь!
– Удачи! И с Богом! – Ротный поправил каску и в сопровождении своих посыльных исчез в горловине хода сообщения.
– Савка, за мной! – гаркнул я и, закинув ремень автомата на плечо, двинулся в противоположную сторону.
Траншеи были повреждены, а кое-где и обрушены, поэтому стометровка от второй линии окопов до первой заняла несколько больше времени, чем я рассчитывал.
Когда я ввалился на НП, в воздухе уже зазвучало немецкое «Хур-ра», перемежаемое выстрелами из винтовок.
В ячейке наблюдательного пункта обнаружился младший унтер-офицер Рябинин.
– Где Шмелев? – с ходу поинтересовался я.
– Убит…
– Как?
– Снарядом накрыло, вашбродь… Под конец уже…
– Что ж, земля пухом! А ты, Рябинин, теперь за взводного!
– Слушаюсь!
Я выглянул в амбразуру, проделанную в сложенном из бревен бруствере НП: по полю в нашу сторону катилась волна серых фигур.
Заходите, гости дорогие…
10
За день мы отбили три атаки…
Пытаюсь собраться с мыслями, но понимаю, что с трудом осознаю сегодняшние события.
Как будто это не со мной было… Не складывается единой картины… Слайд-шоу какое-то…
Или даже флэшбэк! Помню, как-то при рассмотрении одного хитрого дела вычитал определение последнего: «Нарушение восприятия после употребления галлюциногенов – внезапный рецидив визуальных нарушений, физических симптомов, утраты границ «я» или интенсивных эмоций…»
Очень похоже!
Жуткое и депрессивное визуальное нарушение с интенсивными эмоциями.
Первая атака захлебнулась на полпути к нашим окопам. Густые цепи серых фигурок в «пикельхаубе» покосили из пулеметов. Немцы сперва залегли, а потом по свистку откатились к своим траншеям. После чего обстрел наших позиций возобновился.
Через полтора часа интенсивного обстрела они попробовали вновь.
На этот раз солдаты противника заранее покинули свои убежища и под прикрытием артиллерии накапливались на нейтралке.
Им почти удалось добежать до нашей колючки, прежде чем они опять были вынуждены отойти под интенсивным ружейно-пулеметным огнем.
Третьей атаке предшествовал почти трехчасовой артобстрел, после которого сценарий атаки номер два повторился. Хотя силы, брошенные в бой, превосходили обе предыдущие атаки, вместе взятые.
В отражении последней на сегодня попытки немецкого наступления помимо нас участвовали и минометчики, и артиллеристы.
Германские солдаты уже не отходили, а залегали, а потом вновь поднимались и шли вперед.
Лично я расстрелял два магазина, вступив в бой, когда фрицы уже лезли через проволочные заграждения.
После провала последней атаки противник еще полчаса обстреливал нас силами тех же четырех батарей, а потом все затихло так же внезапно, как и началось.
Поле перед нашими позициями являло собой лунную поверхность, густо покрытую трупами в серо-мышиной форме.
Господи…
Я даже затрудняюсь предположить, сколько народу тут лежит…
Точнее, и думать боюсь…
Две роты? Три? Больше?
Действительно бойня – бессмысленная и беспощадная!
Солнце, подернутое туманной дымкой, медленно клонилось к закату.
Я сидел на ящике перед блиндажом, погруженный с головой в военно-бухгалтерские обязанности.
Настроение было препоганейшее. Сначала ефрейтор Юрец вымотал мне все нервы с отчетностью по приходу-расходу огнеприпасов! Когда учетная книга была наконец заполнена, на очереди была ведомость убыли личного состава.
С наблюдательного пункта возвратился Лиходеев:
– Кажись, на сегодня успокоился германец, вашбродь!
– Да уж… Кто-то успокоился, а кого-то мы успокоили…
– В самую суть вы сказали, вашбродь. Успокоили мы их изрядно… Вонища завтра будет – Господи спаси! Лето все ж… – сделал неожиданный вывод мой практичный фельдфебель.
– А у нас сколько упокоилось? – Я присел на патронный ящик и снял каску. Жарко!
– Осьмнадцать душ, вашбродь! И раненых, почитай, три десятка. Тяжелых мы прибрали – санитары их уже выносят. А легкие сами дойдут.
– Полста человек за день. Черт! – Я вдарил кулаком по колену. – Это что же? У нас, получается, сто тридцать человек в строю?
– Где-то так оно и выходит, вашбродь! Авось легкоранетые опосля перевязки возвернутся. Глядишь, на десяток больше будет!
– Не густо…
Ну, все! Последняя закорючка поставлена и заверена ротной печатью.
Образовавшееся свободное время я решил использовать для ухода за оружием: разобрал и вычистил автомат, набил патронами опустевшие магазины.
В ожидании ужина поразмышлял на тему «Что день грядущий нам готовит…», без особого, впрочем, успеха.
Ничего хорошего и уж тем более позитивного в голову не пришло.
Депрессия, однако…
Стресс…
11
Ближе к ночи в наши траншеи пришла команда разведчиков – пошарить по нейтральной полосе, пока саперы будут восстанавливать проволочное заграждение.
Послушать, пощупать, понюхать…
По такому случаю Казимирский отправил меня на наблюдательный пункт – бдеть, а сам завалился спать.
Благодетель…
Приведший разведчиков Лиходеев о чем-то шушукался с их фельдфебелем, настороженно косясь на меня.
Задумал что-то Кузьма Акимыч…
Как пить дать…
О, сюда идет! И выражение на физиономии хитровато-просительное…
– Вашбродь, тут такое дело…
– Ну? – Я вопросительно приподнял бровь.
– Тут, стало быть, разведка к немецким траншеям идет…
– Идет…
– Значит, нам бы того-самого… Этого… Тоже бы не худо было бы… – Темнит что-то Кузьма Акимыч. Аж дар связной речи потерял…
– И нам не худо было бы пойти? – Мысленно сложив два и два, я вычислил мотив столь пространно-нерешительных речей. – Хочешь послать солдатиков у мертвяков по карманам пошарить?
– Выходит так, вашбродь!
Ну что ж… С одной стороны – это «ай-яй-яй»! С другой стороны, меня вежливо известили о скромном намерении помародерничать, а это не может не радовать в плане дисциплины!
– Ладно! Шут с вами! Сколько думаешь народу пустить?
– Восьмерых! – выпалил Лиходеев, обрадованный моей сговорчивостью.
– Не-э… Четверых! И один из них – мой вестовой.
– Так точно, вашбродь! – гаркнул фельдфебель. Если он и был недоволен, то виду не показал.
– Жигун! – кликнул я своего самого шустрого вестового. – Пойдешь на ничейную землю с остальными… Глянешь там, что да как! Уяснил?
– Будет исполнено, вашбродь!
– Все! Сгиньте с глаз моих!
Сначала, аккуратно и бесшумно, по одному, на нейтралку ушли разведчики, следом приготовились и мои ушлые подчиненные.
Лиходеев лично проинструктировал каждого, уделив особое внимание Жигуну. Пальцем левой руки, подцепив вестового за ремешок каски, подтянул его ухо к своему рту и что-то вполголоса внушил, наставительно помахивая указательным пальцем правой перед носом гренадера.
– Уяснил, босота казанская? – закончив поучения, взрыкнул Кузьма Акимыч.
