«Металась я, усталая, бежала я…» Металась я, усталая, бежала я, Как заяц от погони петли путает. Всё тело будто ватное и вялое, Лицо как паутиною опутано. Нет, не уйти. Присяду я на каменных Ступеньках незнакомой черной лесенки И задремлю, как на коленях маминых, Прислушиваясь к колыбельной песенке. Спит деточка. На ходу замучена, Согретая Одеяльцем сыпучим. На самом дне Колыбель дубовая. Стоит над ней Домик-крест тесовый. Не встанешь ты, Лежи да полеживай. Протянуты Беспокойные ножки. Спит нежная, У меня пристроена. Утешенной Хорошо ей, спокойно. Опять вставать, метаться по околицам, Опять оно, которому нет имени. И вся душа и вскинется и взмолится: Скорей возьми, скорее прибери меня. 30.I.1922 «На сковородке жарится лягушка…» На сковородке жарится лягушка, На адовом огне Наполеон. Горит подчас в дымящей печке вьюшка, В дымящейся известке вибрион. Огню обещан нерожденный сборник, Растопит им, увы, мангал амбал. И как же нам не петь на лад минорный, Когда огнем, огнем грозит Судьба? При обмороке жжет нам нос аммоний – Души огня химический аспект. Забудут ли о дерзком Фаэтоне Поэты всех времен, и лир, и сект? Лишь не в огне царя морского кресло И сторож около — Левиафан. Да племени бесовскому весело Вдыхать огонь, как нежащий дурман. 9.II.1922 «Дождь моросит, переходящий в снег…» Дождь моросит, переходящий в снег, Упорный, тупо злой, как… печенег. Ступни в грязи медлительно влачу – И мнится мне страна восточных нег. Из тьмы веков к престолу роз избран, За Каспием покоится Иран. На Льватолстовской улице шепчу: Шираз, Тавриз, Керманшах, Тегеран. В холодном доме тихо и темно, Ни сахару, ни чаю нет давно. Глотаю, морщась, мутный суррогат – «А древний свой рубит хранит вино». Теплом и светом наша жизнь бедна, Нам данная, единая, одна. А там Иран лучами так богат, Как солью океанская волна. Здесь радость – нам не по глазам — ярка, Всё черная да серая тоска. А там, в коврах — смарагд и топаз, Там пестрые восточные шелка. От перемен ползем мы робко прочь, Здесь – день как день, и ночь как ночь, точь-в-точь. А солнце там – расплавленный алмаз, А там, а там — агат текучий ночь. Неловко нам от слова пышных риз, От блеска их мы взгляд опустим вниз – А там смеются мудро и светло Омар-Хайям, Саади и Гафиз. Холодный север, скучный запад брось, Беги от них – а ноги вкривь и вкось На Льватолстовской улице свело. О, если б повернуть земную ось! 7.III.1922 «Неизвестные нам пружины…» Неизвестные нам пружины Заведенные в некий час, Дали разные нам личины И пустили нас в общий пляс. Мы столкнемся и разойдемся, Полный сделаем оборот, Усмехнемся и обернемся: Этот – к той, или к этой – тот. И приводится нам казаться То одним, то другим лицом, То с одним, то с другим меняться То своим, то чужим кольцом. Ой, и любо-дорого станет, Если вдруг изменит двойник И за милой личиной глянет Нелюдской, невиданный лик. Мы свои личины, ощеряясь, Скинем, вольные искони, И за яростным дивным зверем Без оглядки кинемся вниз. Так в погибельном хороводе Цепь за цепью мы пропадем, Поклонимся Богородице – И к Метелице припадем. 14.V.1922 «Вечерний час. Домой идти пора…» Вечерний час. Домой идти пора. Замглилась пыльным золотом гора. И стекла те, что были тусклы днем, Зарделись переливчатым огнем. Блаженней всех часов вечерний час – По дне былом великий парастас. Ровнее всех дорог тот путь прямой, Когда нам сказано: пора домой, И провожает нам церковный звон: – Там-дам, там-дам-вам – вековечный сон. 30.XI.1922 КЕНОТАФИЯ [5] Луне на ущербе, в третью четверть, Волне на отливе не прекословь. Кому в бесполезной поздней жертве Догнать убегающую любовь? Да и не надо. Мирно приемлю Всего, что уходит, благой черед. Пускай зерно хоронится в землю – Иначе колосом не взойдет. Кольцом не звени луне на ущербе, Волне на отливе сети не ставь – И ясной выстанет в тусклом серпе Твоя кенотафия. Но разве закат не так небесен, Как ранней зари розовая пясть? И разве у сердца меньше песен, Когда их шепчет не злая страсть? И разве есть на свете любовник, Чье объятье забвение даст навек – Как тот спокойный, бездонный омут, Где мера жизни полна по верх? И есть еще в нем такая песня, Что как сон легка и сильна – как смерть. Ее бы вспомнить, и с нею вместе С лица земли свое имя стерть. III.1926 вернуться Пустая гробница, поставленная в память умершего. (Примеч. автора.) |
