«В келье у ели позатынной…» В келье у ели позатынной Памяти богата сума. Сказом полуночи пустынной Прошлая выстанет зима. Рыскали пагубы-метели, Волки-морозы грызли грудь. Глазки мои бы не глядели На чужую жуткую муть. День, истомив, измяв, измаяв, В сутемь падет белесых туч. Стукот еще не слышим – а я В скважину лажу скользкий ключ. Входит он – прошеный да званый Выкормыш песен и кручин, Голосом – баюн притоманный, Волосом – заезжий немчин. Мыши попрятались по норкам, А по застрехам воробьи. Гостя усаживай к скатерткам, Чай-сахар вынь из коробьи. В переговоре, в пересуде Бисер мелкоцветный вяжи: – Очень на свете злые люди – – Нету к нам дороги-межи. – – Снег вьюжит вывертами трясы – – Топлена печь, закрыт заслон – – Волк точит зубы, люди лясы – – Гусли в перебор, в перезвон. – Зыблется, струится наплывом, Сеткою дрожит дождевой, Хлынет и отхлынет приливом, Кипенью зальет волновой. Облачное белое пламя – Горенки тесной берега. Звезд самоцветами-слезами Искр семицветна дуга. Юн, и разымчив, и захватчив, Нем над перекатами струн, Недоразумен, безоглядчив Вешний хмель – захожий баюн. Гусли – самогуд самочинный, Песни – самоспев без ума. В келье у ели позатынной Памяти богата сума. 19.V.1933 МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО ПОЭТА Принят прах – не крематорием, Не Ваганьковым, безвестно чей, Без надписи in memoriam, Без венков, но и без речей. На степи еле виден горбик – Рытвина, а пожалуй, межа. И прохожему не до скорби, Как споткнется, на отдых спеша. Он пришел на исходе века, Угодил на этот самый стык, Выкарабкался – хоть калека – И ничего, почти что привык. Раздиралось земное чрево, Иссяк, задыхаясь, воздух – Пел он, что небесное древо В ночь распустится купами звезд. Пел, что ветер звездные хлопья Сронит, завязь не тронув, а нет, Что лучами землю затопит, Утром созрев, Золотой Ранет. Всё сметающим ураганом Неотвратимая шла гроза – Пел он: за морем-океаном Светят зори – девичьи глаза. Как он пел – никто не услышал, Ни одна придомовая мышь – Разве еж, когда в поле вышел, Или разве прибрежный камыш. Как он умер – никто не видел, Верно – шел, покачнулся и лег. Смерть его не обидела – Прервала безболезненно вздох. А неслышимые те песни Ручейками лесными дрожат, Ветерками пьют поднебесье, Светляками ночными кружат. Хорошо, что не ждать ответа, И что на небе и на траве Сон неведомого поэта – Звук и отзвук, отсвет и свет. 29.III.1933 «Хорошо тому, кого зима…» Хорошо тому, кого зима захватит у топлёной печки, за двойными рамами: что там снеговая кутерьма! – не платит ей ночными лихорадками упрямыми. Хорошо тому, кого конец застанет на постели, приготовленной заранее, – ждет спокойно: как люто й гонец нагрянет – есть кому принять последнее дыхание. А тебе, застигнутой врасплох, что делать в хватке зимнего ли, смертного ли холода? Уходить за край земных дорог — как пела – не жалея голоса. 5.XI.1931 РЕДАНТ [4] Крещенский вечер. Облачная мгла. Пуховый снег просыплется прахово, Застелет, будто скатертию новой, Накат земного круглого стола. Ты что ж, моя душа, не весела? Что не изгонишь золотое слово? Смотри – к вечерней песне всё готово: И мел, и хмель у красного угла. И отвечает глубина: – Молчи И не мешай мне слушать, как в ночи, Переговариваючись с ветрами, Укрытые заботливо горами, Со дна земли вскипают пузырями Бессонные крещенские ключи. – Не машина – лимонад, На себе вези назад. А в Настюши набок рот – Прокатиться не берет. На утоптанной тропинке Не вырастут цветики. Куплю лаковые ботинки, Фильдеперсовые чулки. Инженеры приезжали, Очень долго рассуждали: Госкредит, хозрасчет – Будет вам водопровод. – В неволю нас от солнца заберут, От наших гор – людские руки грубы – И заточат в удушливые трубы, И в каменные стены проведут. Но не до веку нам томиться тут, Расшатывать, подтачивая, срубы – Нас изопьют обветренные губы, В тугие жилы скупо изольют. И если в кабинете лаборанта Поставит вольный ветер на своем И чертежи забросит в водоем – Так это мы, бормотуны Реданта, Так это мы тоскою арестанта В крови тягучей бродим и поем. Крещенье.1929 вернуться Название горной местности. (Примеч. автора.) |
