— Да что ты мне: это раз, а это два! Сравнил, можно сказать, гуся с жабой! Они меня, немцы, за загривок сюда притащили! Они на меня винтовку наставляли, работай, говорят, а то пристрелим… Я им наработаю, однако… А тут молодой человек, ни семьи у него — вот попрыгал бы, как я, так узнал бы, как на свете жить надо! — ни у него… Да что говорить, советская власть этого человека за уши вытянула, ку-у-да подняла! Ему бы в армии быть, ему бы… Так видишь ты, к немцам бросился, на немецкую милость надеется. Ученый!

— А ты не кипятись. Поживем — увидим.

— Да что ты меня учишь? Я, брат ты мой, по своему понятию, такого человека при удобном случае… за ворот, да… Одним словом, без пересадки, как тех двух, что из полиции к нам прислали. Ловко это мы тогда этих гадов ключом по темени и… поминай, как звали…

— Брось молоть глупости, подслушает еще кто-нибудь.

— Да я к слову… А таких бы, как он, я своими руками, как бы застиг где, так и… Да что говорить, брат ты мой! Душа горит, глядя на такую мерзость!

— А ты остуди ее, остуди, а то разошелся, как мой самовар, за паром и стрелок не видать!

— Вот тебе и стрелки, брат ты мой!

Но еще больше удивились появлению Заслонова в конторе депо. Шмульке, говоривший о чем-то с шефом, увидя перед собой Константина, до того растерялся сначала, что даже поздоровался с ним по-старому:

— Доброго дня вам, товарищ начальник!

— Добрый день, добрый день… господин Шмульке!

Шмульке покраснел, растерявшись еще больше. Сбитый с толку бросился было предложить Заслонову стул, чтобы тот присел, но, заметив удивленный взгляд Штрипке, остановился на полпути и стоял, не зная, что предпринять, что думать по поводу такого события.

— Кто такой? — раздраженно спросил Штрипке.

— Это… это… бывший начальник депо. Инженер Заслонов.

— Хо-о! — даже привскочил шеф и, неприязненно поглядывая на растерянную фигуру Шмульке, спросил у него: — По каким делам явился этот человек?

— Скажите вашему начальнику, что я пришел на работу. Однако где же ваше гостеприимство, господин Шмульке, не приглашаете даже присесть…

— Да-да, извините, прошу… — и когда тот сел, начал объяснять господину шефу суть дела. Говоря, заикался, нес какую-то путаницу. Голос его дрожал, срывался.

— Отчего вы волнуетесь, однако? — резко спросил его шеф.

— Да это, видите, такое необычное дело, в самом деле необычное. Это человек, понимаете, серьезный, очень серьезный. Как инженер и как человек. И вот пришел к нам…

— Да, это действительно любопытно. Исключительный случай. Надо посоветоваться с господином комендантом, как нам поступить в данном случае.

Штрипке позвонил по телефону Вейсу. Тот ответил своим неизменным:

— Это чудесно, чу-у-десно, чуде-е-сно! Сейчас же приходите с ним в комендатуру. Чем больше таких русских будет работать на нас, тем лучше.

Несколько минут спустя Константин Сергеевич был уже в кабинете коменданта. Вейс внимательно присматривался к его форменке, к рукам, старался остановить свои льдинки на лице этого человека. Человек, однако, прямо глядел на него, не робел, держался скромно, но не было в нем той угодливости, вкрадчивой льстивости, с которой пришел к нему Клопиков.

— Коммунист? — резко спросил Вейс.

— Советский инженер… — несколько уклонившись от ребром поставленного вопроса, ответил Заслонов.

— Правда? Вы же, очевидно, работали с ним? — обратился Вейс к Шмульке.

— О-о… да-да! Он советский инженер. Выдающийся инженер! Осмелюсь сказать, порядок у него в депо был образцовый, хотя инженер и не был коммунистом.

— Вы, Шмульке, старый осел! По-вашему, только коммунисты и могут поддерживать образцовый порядок, замечательно работать?

— Нет, нет, господин комендант. Вы не так меня поняли. Я говорю о нем, об инженере, что он действительно понимал свое дело. А коммунисты, — сохрани меня бог, чтобы я имел с ними какие-нибудь дела или хвалил их!

Заслонов усмехнулся.

— Вы понимаете немецкий язык? — спросил его Вейс.

— Изучал. Немного понимаю, но не настолько, чтобы свободно говорить на нем.

— Та-а-ак… Это хорошо. Это хорошо… — Вейс продолжал вглядываться в человека и, барабаня пальцами по столу, все придумывал, как бы ему лучше разгадать инженера, залезть к нему в душу.

— Мне звонили про вас с биржи труда, сказали, что вы явитесь на работу. Мне доложили о вашем прошлом… Вы взорвали депо? — вдруг выпалил Вейс, думая внезапностью сбить человека с толку, сразу обезоружить его и, использовав его замешательство, растерянность, выявить сущность этого человека, его подлинные намерения.

— Я взорвал.

— Встать! Как же вы осмелились после этого явиться ко мне в комендатуру? Как вы осмелились оскорбить немецкую армию, предложив ей свои услуги? Я прикажу расстрелять вас, как врага Германии.

— Извините, господин комендант, но я, как инженер, привык говорить в более спокойном тоне.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что я, повидимому, ошибся, придя к вам после того, как прочел объявление немецкого командования о возвращении на работу всех бывших служащих и инженеров железной дороги. В нем гарантировалась работа каждому, кто лойяльно отнесется к германскому государству, независимо от своих бывших убеждений и партийной принадлежности.

— Гм… Хороша лойяльность! Взорвал депо, разрушил дорогу, и он — видали такого! — лойяльный! Чу-у-десно! Чуде-с-сно! Как вы находите, господин Штрипке, господин Шмульке?

Уважаемые господа неопределенно промямлили:

— А да, да-а-а…

— Я не вижу особой необходимости оправдывать себя в связи с этим взрывом. Это обычное мероприятие военного командования в обычных военных условиях. Мне приказано было взорвать депо. И если бы я нарушил этот приказ и не выполнил его, я не имел бы чести сегодня разговаривать с вами. Меня просто расстреляли бы, как расстреливают каждого, кто нарушает военный приказ.

— Та-а-к, та-ак… — Вейс уже не барабанил, а дробно перебирал пальцами по столу. Он думал, напряженно думал. Ему дозарезу нужны были инженеры. Последний довод инженера был ясным и убедительным.

— Пожалуй, вы правы. Садитесь. Что вы скажете на это, господин Шмульке? Я спрашиваю вас, что было бы с господином инженером, если бы он не взорвал депо?

— Разумеется, его расстреляли бы. О, большевики не любят шутить с такими людьми!

— Довольно, довольно… вы опять за свое! Вы окончательно испортились в России. Вам самому еще надо вправить мозги. Не так ли я говорю, господин Штрипке?

— Вы говорите истинную правду. Шмульке плохо заботится о наших интересах. Он совершенно неспособен наладить хороший порядок, взять всех русских рабочих в клещи. Они работают только для проформы, у них не видно искреннего желания наладить как следует депо.

— Это вы правильно говорите, Штрипке. Но я спросил бы также и вас, какими успехами вы можете похвастать за последние дни?

Штрипке растерялся, посмотрел на Заслонова и с немым укором перевел взгляд на Вейса.

— Ну ладно, ладно! Не будем об этом говорить. Я хочу, только задать господину Заслонову еще несколько вопросов. Как известно, господин Заслонов был эвакуирован. Каким образом он вдруг очутился здесь?

— Да, меня эвакуировали. Но наш эшелон был отрезан германской армией.

— О да-а-а, да! О наша армия! От нее никто не убежит и не спрячется! Однако как же вы думаете работать у нас, когда вы поддерживали совсем другую политику?

— Я не политик, господин комендант. Это не мое дело. Моя политика — паровозы. Моя жизнь — паровозы. Мое дело — паровозы. Этому моему любимому делу помешала война. Никакая другая работа не может меня удовлетворить. Вот и вся моя политика.

— Однако вы числились, кажется, неплохим инженером. Не будучи политиком, как вы говорите, вы были начальником одного из лучших депо.

— Да-да, господин комендант, его даже премировали! — вмешался Шмульке, чтобы хоть как-нибудь поддержать свой авторитет в глазах начальства.

— Господин Шмульке говорит правду. Я в самом деле был премирован и не раз. За что? За отличную работу. Я люблю работать, ведь за хорошую работу и платят хорошо.