Зашел на материальный склад. У стеллажей возился Чичин. Что-то говорил ему Воробей. Заметив начальника, рабочие вытянулись было в струнку. Но, видя, что он один, медленно пошли навстречу, улыбнулись.

— Действуете, орлы?

— Действуем, товарищ командир!

Быстрым взглядом окинул стеллажи, штабели разного запасного железа.

— Все пригодное раскомплектовать! Что есть ценного из арматуры, из деталей — припрятать. Прессмасленки частично в разбор, частично снять клапаны. О-о, еще сохранились расточные автоматы! В лом их, в лом… Дышла со щукинских… в землю.

— Есть, товарищ командир!

— Да смотрите у меня, чтобы порядок был отменный! На стеллажах чтобы все было, как в ювелирной мастерской. Запасные части смазать! Нумерация! Калибры! Ассортимент! Немцы любят порядок, уважают порядок. В этом они педантичны. Дерьма положите кучу, но чтобы блестело, чтобы было занумеровано!

— Чего-чего, а этого мы им подложиль!

— А теперь вот что я хотел тебе сказать, товарищ Чичин! Пора и за дело приниматься, о котором я говорил. Пора, пора!

— Все будет выполнено, господин начальник!

Чичин стоял навытяжку, в струнку.

Заслонов оглянулся.

В дверь склада входил белесоглазый рабочий, которого поутру пробирал инженер.

— Тебе чего?

— Я, господин начальник, к вам. Меня господин шеф отругал перед всеми рабочими и приказал, чтобы я просил у вас прощения.

— Так ты что?

— Пришел прощения просить, господин начальник.

— По приказу господина Штрипке?

— Так точно, господин начальник!

— Ах ты, негодная твоя душа, ты думаешь, мне нужны такие извинения, которые делают по приказу.

— Простите, господин начальник, я не совсем правильно сказал. Мне господин шеф говорил, что если я не попрошу прощения у вас, так он меня не только прогонит с работы, но и отдаст под суд за оскорбление инженера. А пришел я сам по себе, и очень прошу вас простить меня за то, что я себя так нахально вел с вами.

— Как же ты осмелился, негодяй?

— Я просто не знал. Мне показалось, что вы обыкновенный рабочий.

— Ты разве не слыхал, как я разговаривал с рабочими?

— Я, господин начальник, был очень занят работой, не обратил внимания…

— Ну, смотри, чтобы это было в первый и последний раз!

— Я обещаю вам, господин начальник, быть примерным рабочим.

— Ну, иди!

— У меня еще к вам одна просьба. Господин шеф приказал мне, чтобы я вас попросил прикрепить меня к какому-нибудь опытному слесарю, чтобы он меня немного подучил.

— Как же ты поступил на работу, не имея квалификации?

— Да, видите, я прохворал года два, потерял всякую квалификацию… Думал, восстановится сразу, но выходит — трудновато это.

— Ладно. Прикрепим. Ну, как там люди работают?

— Работают, господин начальник. Но… — белесый замялся.

— Что но?

— Да, видите, неудобно говорить здесь, при свидетелях.

— А ты говори.

— Не могу, господин начальник… Это касается только вас лично. Я уж лучше к вам в контору зайду.

— Ладно, заходи. Можешь теперь итти.

Когда тот вышел, все переглянулись, подмигнули друг другу, а когда фигура «слесаря» скрылась из виду, Чичин рассмеялся:

— Подберут такого балбеса, как на посмешище для себя! Только лишняя работа нам: кандидат в багаж малой скорости…

— Вы его пока не трогайте! — серьезно проговорил Заслонов. — Не оберетесь неприятностей!

— Какие там неприятности! Все будет шито-крыто.

— Я ж его пробрал сегодня перед всеми. Вот вам и шито-крыто.

— Твоя правда, Константин Сергеевич. Пусть еще подышит немного, чорт его побери!

Когда Заслонов собрался уже пойти домой, к нему зашел белесоглазый слесарь.

— Ну что ты мне хочешь сказать?

Тот оглянулся на все стороны, долго притворял за собой дверь и, приложив палец к губам, на цыпочках подошел к Заслонову.

— Я к вам, — начал он шепотом, — по очень серьезному и секретному делу. Будьте осторожны, остерегайтесь их!

— Кого это их?

— Рабочих. Настроение у них очень скверное.

— А отчего им быть веселыми? Жить им ведь трудновато, как и всем людям в военное время. Сколько зарабатываешь, слесарь?

«Слесарь» немного растерялся, не зная, на какие заработки намекает начальник.

— Я, знаете ли, не о том настроении, о котором вы думаете. Они против вас настроены, плохо настроены.

— А что, ты им прикажешь любить меня? У меня к ним особенной приязни нет, почему же они должны ко мне дружелюбно относиться? Я требую от них тяжелой работы, жестко требую!

— Я не об этом, господин начальник… Я о другом… Они не против того, чтобы и убить вас.

— Ну-у? Однако и отколол ты!

— Я вас самым серьезным образом предупреждаю, а вы смеетесь.

— Какие у тебя доказательства, факты?

— Доказательств у меня пока еще нет, но они будут. Я подслушал несколько разговоров.

Заслонову очень хотелось взять этого человека за горло. Но он сдержался:

— Вот что я тебе скажу… кстати, как твоя фамилия?

— Сацук, господин начальник, Сацук, Микита Кириллович…

— Так вот, Сацук, ты им скажи, что ничего у них не выйдет. Скажи: «Руки у вас коротки!» Скажи: «Немцы вас строго накажут, потому что инженер для них ценный человек». Так и скажи им!

— Скажу, господин начальник, если еще раз услышу. Можно итти мне?

— Можешь итти…

И когда тот ушел, Заслонов открыл форточку в окне… Хотя в помещении конторы было чисто, не пахло табачным дымом, но Заслонову невольно захотелось проветрить комнату.

В окно он увидел Чичина и Воробья, направлявшихся домой. Пришла на память смешная поговорка:

— Воробей, воробей, не клюй коноплей!

Коноплей, коноплей…

Канапелька…

Сердце пронзила острая боль. За былое. За пережитое. За сегодняшний грустный день. И тут же взял себя в руки.

«Прости, Надюша! все придет, все вернется. Ты меня поймешь… И, как раньше, все будет по-нашему. Будет!».

У Слимака были все основания жаловаться на свою судьбу: ему все как-то не везло, все не было удачи на новой службе. Вернувшись несолоно хлебавши из лесу, он долго колебался: пойти или не пойти к господину Клопикову? Боялся расплаты за неоправданное доверие, за невыполненное задание. Несколько дней не шел, пока за ним не явился полицейский. И до того перепугался Снимал, что по дороге у него дрожали колени и руки.

— Что же, за тобой нужно специальных посыльных гонять, разве сам порядка не знаешь? — набросился на него Клопиков.

— Знаю, Орест Адамович, знаю, но вот болезнь навалилась, простыл, пока слонялся по лесу.

— Это мне известно, что ты слонялся. Именно слонялся. Ну, что, безрезультатно, видно, твое шатание?

— Угадали, пока нечем особенно похвастаться.

— А ты не особенно!

— У меня в самом деле нечем похвастаться, Орест Адамович.

— Кому Орест Адамович, а кому по службе начальник полиции! Встать! По порядку докладывай, рапорт отдай!

Встал Слимак, трясутся под ним пеловицы да пересохло горло, никак слова не выдавишь.

— Рапортую вам, господин начальник! Обошел полволости. И в соседней побывал. Всюду слухи и разговоры: там партизаны немцев побили, там обоз отобрали, там все мостики снесли! А придешь в какую деревню, ну никакого следа… И никто ничего не знает. Никто тебя и знать не хочет. Ни совета, ни помощи. Хоть бейся головой о стенку. Я и молю… Я и раны свои показываю — это как вы тогда имели честь образ мой немного перекривить… Ничего их не берет! Не знаем, говорят, и только… Ходят, говорят, да кто их знает, откуда они… Неизвестные все. А тут, уж под самым городом, придрался ко мне староста Сымон. Стар уж, но как взял меня в шоры, так я еле от него отделался. Ты мне, говорит, людей моих не агитируй, я тебя, говорит, к самому Вейсу представлю, он тебе покажет, как за партизан агитацию вести. Я и так, и этак, хотел уже старому дьяволу все вчистую рассказать, но там люди… Разные люди, кто их знает. Насилу ноги унес оттуда! И кажется мне, господин начальник, слишком это у нас про партизан толкуют, чересчур много. Мне сдается, что и нет этих самых партизан у нас. А про этого, извините, Мирона Ивановича, и слухов даже никаких нет. Сама мать его говорила мне, что аж с первых дней войны он как подался в эвакуацию, так она и не слыхала о нем с тех пор.