Это до некоторой степени заинтриговало Вейса. Вскрыл, начал читать. Неизвестный корреспондент высказывал искреннее сожаление, что уважаемый господин комендант не принимает никаких мер по предыдущим письмам, что бандиты, пробравшиеся в полицию, во главе которых стоит известный Клопиков, продолжают вести свою вредительскую работу.

«…В интересах Германии я, как горячий ее патриот, прошу принять неотложные меры и ликвидировать осиное гнездо. Всякое промедление будет равносильно преступлению, всякое опоздание будет означать измену Германии. Боюсь, что мое последнее предупреждение окажется запоздалым. Мне в точности известно, что разбойник Клопиков, договорившись с партизанами, специально устраивает именины, чтобы, пригласив на них некоторых немецких офицеров, в том числе офицеров из караульной команды складов, напоить и их, и солдат и таким образом помочь партизанам сжечь склады, вывести из строя депо и железную дорогу…»

Вейс расстегнул на шее пуговицы мундира, словно мундир душил его. Торопливо вытер сразу вспотевший затылок, трижды потянулся к графину с водой. Глаза не отрывались от письма, которое он положил на стол, — так дрожали руки.

«…Мне доподлинно известно, — читал комендант, и буквы прыгали перед его глазами, — что эта бестия замышляет что-то против вас и против господина Коха. Недаром начальник полиции подослал к Коху некоего Слимака, который когда-то служил в милиции. Теперь этот Слимак работает в гестапо. Я ужо раньше сообщал вам обо всей преступной деятельности полиции, которая вместе с бургомистром настраивает население против немецкой армии. Помещение полиции они превратили в склад партизанской литературы. Прошу срочно принять необходимые меры, чтобы окончательно обезвредить это осиное гнездо…»

И та же подпись искреннего патриота Германии. И еще небольшая приписка, что если он, господин комендант, и на этот раз не обратит внимания на последние просьбы, то будут посланы письма высшему начальству, в самый Минск.

Вейс сидел несколько минут неподвижно, словно прикованный к стулу. В голову лезла какая-то несусветная чепуха. Сотни клопиковых бросались на него, угрожали, даже хватали за горло. Подозрения одно другого страшнее возникали, — росли, множились в голове. Жгучей злобой наполнилось сердце. И казалось, она не вмещается в груди, растет, разбухает, даже спирает дыхание. Расстегивал и вновь застегивал пуговицы мундира, потом схватил шапку и начал усердно чистить ее. Наконец, вышел из оцепенения и, стукнув кулаком по столу, так что подскочила лампа, крикнул на всю комендатуру:

— Дежурный, сюда!

Когда вбежал не на шутку перепуганный дежурный, Вейс коротко приказал:

— Собрать всех офицеров! Солдат под ружье! Машину!

Отдав необходимые распоряжения, спросил:

— Откуда получен этот пакет?

— Видно, прибыл с полицейской почтой.

— Когда?

— Точно не знаю, господин комендант.

— Чорт знает что за порядки! — И Вейс ринулся на улицу. Сначала он помчался в гестапо и спросил, где находится Кох.

Там все были в большом смятении — с самого вечера господин комиссар куда-то ушел и до сих пор не появлялся. Было также известно, что двух работников гестапо нашли на улице убитыми, но никто не знал подробностей всех этих дел.

Вскоре Вейс, заручившись поддержкой гестапо, жандармерии и чуть ли не целой роты солдат, развил бешеную деятельность. Город, уже затихший после вчерашнего налета партизан, снова оживился, загомонил. По улицам мчались машины, вперед и назад скакали конные жандармы. Что-то необычное творилось около помещения полиции, где сгрудилась целая толпа немецких солдат и офицеров. Шли повальные обыски и аресты на квартирах полицаев и в полицейской казарме. Повсюду — на задворках, в поле, за городом — метались фигуры очумелых полицаев, удиравших куда глаза глядят, — им было невдомек, что за беда навалилась на их головы.

Клопикова нашли только под утро. Повидимому, помощник, пытавшийся дотащить его на свою квартиру, отчаялся и оставил Ореста Адамовича где-то по дороге у знакомого. Строгий начальник полиции был настолько пьян, что никакие сильно действующие средства, пущенные в ход разъяренным Вейсом, ни к чему не привели. Клопиков только безнадежно зевал.

Даже поутру, когда его вывели на площадь, где были поставлены в ряд виселицы, когда он услышал людской гомон, — Вейс приказал согнать на площадь чуть ли не весь городок, — Клопиков все еще никак не мог очнуться.

Однако крепкий мороз выбивал хмель из головы: начальника полиции и его подручных вывели на площадь без шинелей. Когда конвоиры начали им связывать руки, Клопиков рванулся изо всех сил и закричал:

— Постойте, постойте, что вы делаете? Их вешайте, их, они готовы уничтожить вас, они ваши враги! — Он махнул головой в сторону сгрудившихся горожан, которые молча и недоумевающе созерцали все это зрелище: палачи вешали палачей.

И дико завизжал Клопиков, когда его потащили к виселице.

— Спасите, господин комендант! Что они делают со мной? Спасите, ваша милость, я ни душой, ни телом! Я ваш, я за вас, за фюрера, я ваши ручки, ваши ножки… я, я…

Вейс нетерпеливо махнул рукой. Синие льдинки его глаз удовлетворенно заискрились. Облизнув пересохшие губы, он горделиво взглянул на толпу горожан и обратился к ним с коротким словом:

— Так будет с каждым, который выступит против нас. Никому — пощады. Никому — помилования. Так говорю вам я.

И величественно оглядев всех присутствующих, — остались ли они довольны его мудрым словом, — с высоко поднятой головой отправился в комендатуру, где в этот день у него было много разных дел. Как-никак, победа была не из легких. Полиция разгромлена, магистрат разогнан. Часть сотрудников повешена, большинство — в тюрьме. Надо было организовывать все сызнова.

С группой гестаповцев Слимак несколько дней пробыл в концентрационном лагере, где они еще по приказанию покойного Коха наводили «порядок». Слимак был очень доволен этой командировкой: шли хорошие суточные, был также некоторый доход одеждой, вещами. Слимак уже собирался домой, как в дежурке лагеря ему попалась на глаза фашистская газетка «Новый путь», аккуратным подписчиком которой он состоял уже несколько месяцев. Номер газеты был самый последний, свежий.

Уписывая кусок сала, чтобы получше подкрепиться в дорогу, Слимак машинально развернул газету, лениво просмотрел разные объявления. Среди них помещалось новое распоряжение о регистрации кустарных и торговых предприятий. И только мелькнула у него мысль, что надо сказать Тамаре, чтобы она перерегистрировала свою лавку, как его внимание привлекла небольшая заметка под самыми объявлениями. Ее заголовок, набранный крупным шрифтом, сразу бросался в глаза. Он подвинул газету ближе, углубился в чтение:

«Как сообщили нам немецкие органы власти, комендатурой разоблачена крупная банда преступников, свивших себе гнездо в городских учреждениях. Во главе ее стоял всем известный Клопиков, обманным путем проникший на свой пост. Банда, будучи связанной с партизанами, занималась диверсионной работой в городе и окрестностях. Все преступники понесли заслуженную кару, главари повешены».

Слимак почувствовал, что у него сразу отнялись руки и он с трудом пошевелил рукой, чтобы перевернуть лист и убедиться, что это действительно городская газета, а не какая-нибудь партизанская листовка или подкидная газета, как называли полицаи партизанские издания. Нет, все было на своем месте. И сводки «Из квартиры главного командования», и заметка о трех солдатах-героях, которые будто бы взяли в плен советский батальон, и целая полоса писем из Германии от рабочих-добровольцев о том, что они там обуты и одеты и даже получают пищу три раза в день. Даже на балалайке играют. И снимок такой был на четверть полосы: сидит кудрявая девица и залихватски лупит всей пятерней по струнам. И под этим надпись: «Мне очень весело в Германии!»