— О-о… мы как-то все с вами сталкиваемся! — смеясь сказал он. Шпик немного растерялся, невнятно промямлил в ответ:

— Извините… Такие тесные вагоны.

— Да, простора мало… Далеко едете? — задал Заслонов обычный вопрос.

— В Минск.

— Видно, по делам службы?

— Да. Разве теперь поедешь по личным делам?

— А где работаете?

— Я?.. Я… работаю в фирме по заготовке пушнины.

— Как идут дела?

— Не совсем хорошо. Теперь мало кто занимается охотой.

— Какие же меха главным образом интересуют вашу фирму?

— О… разные… Белки, выдры и… другие. Пробуем скупать также обыкновенные шкуры домашнего скота.

— А соболи, горностаи не попадаются?

— Признаться, я не совсем в курсе… Я недавно вернулся из отпуска, так что еще не успел со всем подробно познакомиться.

Представитель пушной фирмы явно тяготился разговором на пушные темы, и Заслонов оставил его в покое. Но через несколько минут, словно вспомнив что-то, опять подошел к помятой кепке и спросил:

— Простите, вы, вероятно, знаете, как это делается. У меня есть обыкновенная заячья шкурка. Как ее лучше выделать для зимней шапки?

— Извините, я непосредственно к выделке мехов не имею никакого отношения.

Заслонов отошел, а минут через десять уже снова спрашивал шпика, предварительно попросив извинить его:

— Вы не знаете случайно немецких законов об охоте?

— Знаю. Вообще, охота на этой территории запрещена для всех, кроме немцев.

— Нет, я не об этом. Меня интересуют сезоны охоты на разную дичь в самой Германии.

— Признаться, я немного отстал от охотничьих дел… — страдальчески говорил мнимый представитель пушной фирмы, делая вид, что он страшно занят газетой и с трудом оторвался от интересной заметки.

— В таком случае простите.

Но, посидев спокойно некоторое время, инженер опять поднимался и подходил к помятой кепке:

— У меня к вам еще вопрос: налаживаются теперь в Германии международные пушные ярмарки?

Представитель фирмы взглянул на инженера так, как человек, у которого болят зубы, смотрит на бормашину, и, сморщившись, еле слышно ответил:

— Ах, боже мой, почему же им не быть? Теперь немецкая торговля расширилась на многие страны…

— Очень благодарен вам, это так интересно, так интересно. Ну, простите, я все надоедаю вам… Это у меня с детства, понимаете, если заинтересуюсь чем-нибудь, так обязательно хочется разузнать все до конца, до самых мельчайших деталей. Простите, я, кажется, мешаю вам?

— О нет, пожалуйста, — простонал пушной агент и тяжело вздохнул…

Пройдясь по вагону и поглядев на однообразные зимние пейзажи за окном, Заслонов снова вернулся к кепке. Та явно ухватилась за свой портфель, чтобы уйти подальше от неугомонного вопрошателя.

— Самый маленький вопрос, прошу прощения. Скажите: сколько стоят сейчас в Германии собачьи шкуры и, вообще, выгодно ли заниматься этим, извините меня, собачьим ремеслом, или, вернее сказать, выделкой таких мехов?

Кепка взглянула на инженера с неприкрытым ужасом и, сделав неопределенный жест вроде намека на свой туговатый слух, со всеми своими манатками ретировалась в другой конец вагона. Но, заметив, что интересующийся мехами инженер намеревается последовать за ним, поспешно ринулась в другой вагон.

— Ах ты собачье ухо! — усмехнулся Заслонов и, вернувшись на свое место, примостился немного подремать, чтобы как-нибудь скоротать время.

На вокзале в Минске Заслонов сразу же заметил представителя пушной фирмы, который на этот раз старался не лезть в глаза, а держался на приличной дистанции.

Инженер направился в департамент восточных железных дорог. Тут он узнал, что сам советник хочет до начала совещания встретиться с ним для личной беседы. Вскоре он уже сидел в приемной. Какой-то военный, видно, из личной охраны советника, пригласил его в кабинет.

За огромным столом сидел в кресле, расплывшись как опара, сам господин советник. Обвисшие, жирные щеки, маленькие уши, еле заметный седой бобрик на голове, оттопыренная нижняя губа очень напоминали бульдога. Только голос не соответствовал всей этой важной кряжистой фигуре. И, когда советник заговорил, Заслонов даже оглянулся. Ему показалось, что говорит кто-то другой, — до того тоненький голос был у чиновника. А когда тот привстал, чтобы поздороваться с инженером, Заслонов удивился еще больше — господин советник не стал выше чем тогда, когда он сидел.

— Так вы и есть инженер Заслонов? Слыхал, слыхал! Приятно познакомиться с вами. Ну, садитесь, рассказывайте, как у вас дела? Вы, кажется, паровозник? Очень приятно. У меня сын — паровозный конструктор. Я слышал, вы критически относитесь к системе наших паровозов.

— Дело не в системе, господин советник. Паровозы неплохие, но, видите, они не приспособлены к нашему климату и очень часто выходят из строя, как бы ни старались машинисты.

— Да, климат у вас, можно сказать, суровый, безжалостный. К нему трудно приспособиться не только нашим машинам, его тяжело переносят и наши люди. Проклятый, можно сказать, климат, иначе его не назовешь… Да-а-а… Но я вызвал вас, молодой человек, не для разговора о климате. Передо мной сводка о состоянии некоторых депо. Должен сказать, работаете неплохо… Не думайте, что я собираюсь хвалить вас, нам нужна еще лучшая работа, значительно лучшая, чтобы наши поезда ходили так, как ходили они в Германии до войны, точно по графику. Вы знаете, молодой человек, что наш транспорт был и остался лучшим в мире по пунктуальности движения.

— И русские железнодорожники добились до войны выдающихся результатов.

— Вы так думаете, молодой человек? Плохо думаете, очень плохо. И вообще всегда нужно внимательно слушать, что говорят старшие, ибо я не собираюсь и не собирался вступать с вами в дискуссию… Да-а-а… А теперь я хочу вас вот о чем спросить: чем вы можете объяснить известные, я уже говорил… неплохие успехи вашего депо?

— Простите, но я не уполномочен делать отчет. У нас есть шеф, уважаемый господин Штрипке.

— Это не имеет существенного значения. Мы собрали сегодня главным образом русских специалистов, которые работают на нашем транспорте. Мы интересуемся их технической мыслью. Поэтому я и предлагаю вам высказать ваши личные соображения.

— Они очень простые, господин советник. Во-первых, дисциплина…

— О да, дисциплина — это основное, без дисциплины германский народ не одержал бы своих блестящих побед!

— Затем — образцовый порядок в каждом цехе. Каждый рабочий должен знать, что он будет делать и что должен сделать за день, одним словом, точный учет самой работы и производительности труда каждого рабочего в отдельности. Ну, конечно, должны быть точные графики работ с подробным перечислением всех мельчайших деталей.

— О да-да, планы имеют исключительное значение во всяком деле.

— И еще мы учитываем один, пожалуй, самый главный фактор успешной работы. Это — сознательность рабочих…

— Сознательность? Да… Я лично считаю это несущественным. Будет ли он сознательным или нет, этот рабочий, для нас особой роли не играет, лишь бы он выполнял свою норму.

— Но сознательный рабочий, господин советник, не только выполняет, но и перевыполняет свою норму.

— Это, молодой человек, немного попахивает большевизмом. Вы большевик?

— Я беспартийный, господин советник. И большевизм здесь не при чем. Если рабочий знает, что его труд приносит пользу, он горы перевернет и других заразит своим энтузиазмом.

— А какую пользу, скажем прямо, видит русский человек, работая на нас? Мы с вами, как деловые люди, смотрим трезво на вещи, — особенных привилегий мы не даем вашим рабочим. Опять же — неизбежные тяготы войны. Какую же пользу вы имеете в виду?

— Какую? — в голосе Заслонова послышалась заминка. — Известную градацию в заработной плате. Не помешают и премии за лучшую работу, увеличенная оплата за перевыполнение нормы и прочее.

— Да-а-а… Ваши последние доводы имеют некоторый резон, хотя их и нелегко реализовать. Война. Нам некогда заниматься такими деталями. Кроме того, русский рабочий — наш пленный. Он должен быть нам благодарен за то, что мы даем ему работу, обеспечиваем столь нужный ему кусок хлеба. Но ваша мысль о стимулировании лучшей работы не лишена основания. Ну, какие у вас еще будут предложения? Вы же непосредственно сталкиваетесь с рабочими, знаете их.