Одна из них, повидимому, звеньевая, бойчее других, коротко ответила:
— Как-то странно спрашиваете, дядька. На колхоз работаем, на кого же еще?
— Какие же теперь колхозы, когда немец пришел? Он же, видно, не хочет колхозов.
Девушка немного смутилась, но, приглядевшись к говорившему, к шоферам, которые копались около машины, как-то сразу стала строже и ответила:
— Мало ли чего он захочет, этот немец? Но подождет он со своим хотением!..
— Ну, хорошо… Вы вот соберете урожай, а немец придет и заберет у вас все, до последнего зернышка. Зачем же вам тогда работать? Вероятно, и работа ваша зря пропадет.
— А, дядечка, что вы говорите? Как же это не работать? Не будем работать, нечего будет есть… Народ ведь должен жить, дядечка! Как же это так, без труда? Мы как работали, так и работаем. Нельзя жить без работы.
— Так он же все отберет, немец!
— Так уж и отберет! Да нам, дядечка, только бы собрать, а там он болячку увидит, так мы ему и отдадим! Подавится он нашим хлебом.
И внезапно спохватившись, что была слишком откровенна с незнакомым человеком, девушка умолкла. Присматривалась к Василию Ивановичу, к машинам на дороге, к шоферам. Потом стыдливо опросила:
— А вы, дядечка, кто такой будете? Что-то мы не знаем вас, никогда не видели.
— Вот тебе раз: они меня не знают, а я их знаю. Вы ж, должно быть, из «Красного партизана»?
— Да, дядечка…
— А как же там поживает ваш председатель?
— В армию ушел.
— А есть там у вас знатный садовод Тихон Заруба, — как он там со своими антоновками и берами управляется? Он же за них золотую медаль получил в Москве на выставке.
Девушка была явно в замешательстве. Ее подруги прыснули в углы платков и с любопытством следили за этим человеком, который все знает об их колхозе, о людях.
Наконец, она ответила, немного стесняясь:
— Так это ж мой отец — Тихон Заруба. Мы и есть Зарубы…
— А где он сейчас?
— Он? Тоже… по мобилизации.
Даже переглянулась с другими девушками, и видно было, как те потупили глаза, словно были в каком-то заговоре. А девушка еще раз повторила, подчеркивая последние слова:
— Да, в армии. У нас все в армии, которые молодые. Ну, а которые постарше, те… тоже в войсках… по мобилизации, значит…
— Да, дядечка, по мобилизации, — хором повторили и другие девушки. — У нас мужчин вовсе не осталось в колхозе.
— Так вы одни и работаете?
— Так и работаем.
— Ну, что ж, работайте, да глядите, девчатки, как бы ваша работа в фашистские лапы не попала!..
— Не попадет, дядечка! Намедни фашисты повадились было к нам, позабирали коров, свиней да еще всякого добра понаграбили. Что было в деревне, не приведи господь! Все тащат, грабят, что на глаза попадется. Еще старого Ефима убили, гады!
— Это который был колхозным сторожем?
— Он самый, дядечка.
— Ну а дальше что было?
— А дальше было так: не воспользовались немцы этим добром: километров пять, может, отъехали, как у них все и отобрали, да еще немало немцев поубивали. Так и вернули все добро: и хлеб, и коров, и свиней. Только пару коров подстрелили в бою. Такая свалка была, такая свалка, ну прямо настоящий бой!
— Так все вернули, говорите?
— Ага! До последнего поросенка, до последнего зернышка…
— А кто ж это назад добро отобрал?
— Как кто? Свои люди.
— Кто ж они?
— Ну, наши же люди!
— Из вашего колхоза?
Тут девушки вновь потупили глаза, незаметно дернули друг дружку за рукава и вдруг вновь заговорили:
— Почему обязательно из нашего? Просто наши люди… А в колхозе у нас мужчин нету, они по мобилизации, значит, в армии.
— Которые помоложе, так в войско пошли, а которые постарше, так… тоже по мобилизации.
— Так, девчатки, так… — задумчиво проговорил Василий Иванович и собирался уже вернуться к машине, как неугомонные девушки снова стали засыпать его вопросами:
— Так вы бы хотя сказали нам, дядечка, кто вы такие, однако, что так хорошо знаете всех наших людей!
— Кто я? Кто мы? Ну, тоже свои люди, как вы говорите, наши люди! — И, усмехнувшись, добавил загадочным тоном: — Это, которые по мобилизации, как вы говорите…
Обратился еще к звеньевой:
— А тебя, Тихоновна, я прошу, передай привет твоему отцу…
— Ладно, ладно, дядечка, передам… — И тут же спохватилась, покраснела и неожиданно перешла на шепот: — А как же я ему передам, если он…
— Мобилизован, говоришь? Вот так и передай: привет мобилизованному Тихону Зарубе от мобилизованного Василия Соколова…
Девушка сразу оживилась:
— Не тот ли вы, дядечка, Соколов, что в нашем районе был несколько лет назад?
— А что вы думаете, девчата, отчего мне и не быть тем самым Соколовым?
— Простите, что сразу не узнали. А мы глядим, человек будто наш, а сказать стесняемся. Но как же вы так ездите, если вокруг фашисты, как саранча. Боже сохрани наткнуться на этих гадов!
— А они боятся нас!
— Не диво что боятся! Они, конечно, советского человека боятся! Но остерегаться их надо. Наши люди — так они же держатся все друг за друга. Когда они всей громадой выступят, то им и никакой фашист не страшен. А вас же сколько-то всего!
— Ну, мы тоже не одни! Мы с народом.
— Разве что так! Но вы простите нас, дядечка, еще раз, что мы вас не узнали сразу, вы будто постарели немного… Мы вот все приглядывались к шоферу вашему, не из Лазянки ли он случайно?
Вместо ответа Василий Иванович позвал шофера:
— Иди сюда, Федя, чего ж ты со своими землячками не здороваешься?
— А я все наблюдал, не испугаются ли они нас, не перетрусят?
— А чего нам бояться?
— Глянь-ка, какие смелые! При мне они, Василий Иванович, еще вот какими были, подростками… А теперь, смотри ты, настоящие девчата!
— Что же, в сваты поедем к ним! — пошутил Василий Иванович.
— Какие теперь, дядечка, сваты? И в мыслях этого нет. Кабы вот немца этого поскорее выгнать, тогда другой разговор! А теперь и хлопцев мало осталось, и забота у них другая.
И девушки смущенно умолкли. Только дочь Тихона Зарубы обратилась к Василию Ивановичу:
— Я очень прошу вас: заезжайте к нам, отец будет так доволен! Правда, у него теперь не сад и не пчелы на уме, да пчел наших разорили немцы, почти все улья распотрошили… да во время самого роения… Так он очень рад будет!
— Он же мобилизован, говоришь?
— Ну… как бы военный… Да вам же, видать, все это ясно: в партизанах мой отец! Он часто ездит к секретарю райкома совещаться, аж километров за двадцать… Не в местечко, как раньше, а совсем теперь в другом месте райком. Так он очень рад будет вас повидать. А немцев бояться нечего, они, как побили их, так немного успокоились и пока теперь сюда не показываются. А председатель колхоза в самом деле в армии. Так отцу и за колхоз приходится беспокоиться, и за партизан…
— Ну, раз так, придется проведать твоего отца!
Вскоре обе машины очутились в небольшом селе, стоявшем на опушке леса.
Василий Иванович хорошо знал хату Тихона Зарубы, и, распорядившись поставить машины среди скирд старой соломы на колхозном току, он отправился со своими провожатыми к Зарубе. Попрежнему цвели под окнами пунцовые георгины, высокие паничи, золотистые солнышки ноготков. Стояла на дворе старая раскидистая дикая груша. То и дело стремительно проносились ласточки, забирались под застреху и о чем-то щебетали там так тихо, мирно, успокаивающе. Уж лет пятнадцать не жил Василий Иванович в деревне. Но всякий раз, когда он попадал на деревенский двор, в его памяти всплывали незабываемые картины детства: и красные маки на грядке, и лопушистая тыквенная плеть, и ласковые подсолнечники, и запахи укропа, зеленой конопли. И когда запахнет укропом, кажется, встает перед глазами солнечное-солнечное утро, трепещут капельки росы на цветах, земля еще зябкая в тени, — так приятно притронуться к ней босой ногой. Пройдешь несколько шагов, и весь сон как рукой снимет, так и захочется бегать, двигаться, обгонять норовистую корову, которая никак не хочет примкнуть к стаду и все норовит проскользнуть в открытую калитку и натворить беды. А мать говорит:
