Приказы, директивы щедро сыпались, как из рога изобилия, их едва успевали записывать в свои блокноты любители нового порядка на захваченной земле.

Когда участники совещания уже расходились по домам, Кубе приказал Вейсу зайти к нему в кабинет. Вейс шел, не чувствуя ног под собой. Не приглашая садиться, гаулейтер смерил его с ног до головы уничтожающим взглядом, тяжело опустился в кресло:

— Вы можете только поблагодарить своих почтенных родителей. Они настоящие люди, полезные для Германии. Только ради их мы простили вам ваши тяжелейшие проступки, граничащие с преступлениями, с изменой родине. Где вы работали раньше?

— До мобилизации — преподавателем в Кенигсбергской школе разведки.

— Дисциплина?

— Общий курс классического шпионажа.

— Классического? Классика тут, пожалуй, мало поможет. Ваши классики — ангелы перед современными работниками разведки.

— Я немного знаком и, с другими дисциплинами… диверсией… провокацией…

— Гм… провокатор вы никудышный, сужу по вашей практической работе.

— Трудно приспособиться, господин гаулейтер, к местным условиям. Очень трудно подбирать надежную агентуру среди этих людей. У нас было несколько случаев, когда завербованные агенты оказывались не чем иным, как обыкновенными изменниками для нас. Тяжелые условия, господин гаулейтер…

Кубе молчал, о чем-то думал. Умолк и Вейс, боясь помешать мыслям высокого начальника. Осторожно вытер вспотевший лоб, переступал с ноги на ногу, натужно думал, стараясь разгадать планы гаулейтера.

— Вот что, — наконец, сказал гаулейтер, — вы немедленно сдадите дела новому коменданту и займетесь организацией специальной школы. Нам нужно взорвать это движение изнутри. И тут потребуются не единицы и не десятки лазутчиков. Мы должны в каждом партизанском отряде, в каждой подпольной организации иметь своих людей, чтобы при удобном случае обезглавить, парализовать любой отряд, в худшем случае так направить их деятельность, чтобы она нам не приносила вреда. Вы поняли?

— О, я все понял…

— Вы будете только начальником школы.

— Слушаю, господин гаулейтер.

— Что слушаю, слушаю? Перестаньте, наконец, быть попугаем. Выслушайте до конца. Я вам дам специалиста, который имеет за своей спиной десятки лет диверсионной работы и такой опыт разведчика, что вы будете облизываться от его предложений. Слыхали про фон Цайта?

— О, это знатный разведчик! Он несколько лет был в России.

— Это вас не касается, где он был! Он даст вам нужные кадры, он и вас научит работать, как полагается. А теперь можете итти.

У Вейса гора свалилась с плеч, когда он вышел из кабинета.

А Кубе принимал новых посетителей. В его приемной собралось все местное городское начальство. Тут был председатель городской управы, сам президент города — инженер Ивановский, низенький человек в зеленых очках. Вперив глаза в свежий номер городской газеты, сидел ее редактор Козловский. Читая, он почесывал тонкими влажными пальцами реденькую бородку. У окна о чем-то рьяно спорили два отощавших панка. Один, приземистый, коренастый, с неопрятным лицом был сам вожак белорусских национал-социалистов Акинчиц. Второй своей фигурой, манерами, вкрадчивым голосом напоминал иезуита. Высокий, тонкий, он сгибался в три погибели, чтобы быть лицом к лицу со своим собеседником. Это был спадар[4] Аляхнович, который всегда называл себя театральным деятелем, хотя все его знали как давнишнего польского шпика, который после того, как его хозяева сбежали в Лондон, перешел на гестаповские харчи. Был еще тут «спадар» Демидович-Демидецкий, помощник президента города, бывший помещик из-под Вильно. Был «спадар» Ермаченко, в глазах у которого затаилась жадная тоска по всяким доходам и прибылям. Управлял он так называемой белорусской национальной самопомощью, организацией, созданной по заказу Кубе. Сидел в приемной и герр Кригер. Задолго до войны он приехал из Поволжья, работал в колбасной мастерской. Теперь он был начальником городского отделения гестапо. Кригер сидел и левым глазом поглядывал на «спадаров»; мысленно прикидывал, выдержала ли бы их всех перекладина виселицы, стоявшей на городской площади. Прикидывал и решил, что, очевидно, выдержит, так как «спадары» не успели еще отъесться на новой высокой службе. Меланхолически поглядывал в окно на виселицу и ксендз Мовлевский, вновь назначенный главным инспектором школ. Было еще несколько разных «спадаров», больших и меньших.

Все эти «спадары», как они себя называли, были, если можно так выразиться, местными национальными кадрами, которые должны были представлять перед гитлеровцами «цвет» нации. Правда, этот цвет или, вернее, цветы эти были привозными. Одних привезли из Берлина, других из Варшавы, третьих из Вильно. У всех был солидный стаж работы и немалый опыт в бывшей польской дефензиве и немецком гестапо.

«Спадары» не ели свой хлеб даром. Старались. Расписывали на все лады фашистский рай. Соблазняли этим раем в своих газетах. Советовали при первой возможности, при первой мобилизации не мешкая ехать в Германию на работу, на выучку, чтобы освоить там все неисчислимые блага фашистской жизни. Советовали, правда, больше в газетах. Показываться на глаза народу боялись, ибо он не очень приветливо встречал ораторов, если днем еще заставляли людей слушать их, то ночью они предпочитали убраться куда-нибудь подальше от этих неблагодарных слушателей. Несколько ораторов сунулось было в районы, но с того времени о них ни слуху ни духу. Адъютант пригласил «спадаров» в кабинет гаулейтера. Еще с порога они дружно проревели «хайль».

— Садитесь, господа. Я позвал вас на короткое совещание. Как вам известно, мы проводим и будем проводить самую решительную борьбу со всеми, кто угрожает нашим интересам. Мы уничтожали и будем уничтожать партизан, которые нарушают покой и порядок в стране. Для этого у нас есть все необходимое: законы, права, сила. Понимаете — сила. Но не лишним будет сказать, — мы с вами свои люди, — что значительная часть населения поддерживает партизан и тайно и явно, — это уже в зависимости от обстоятельств. В этом заключается большая опасность для нас. Кроме оружия, требуются и другие методы борьбы. Мы с вами должны добиться такого положения, чтобы сам народ взялся за борьбу с партизанами. Это произойдет лишь в том случае, если белорусские организации, возглавляемые вами, будут вести активную работу среди населения. Национальная самопомощь господина Ермаченко работает неплохо в самом городе и, пожалуй, в крупных населенных пунктах. Но ее совсем не видно и не слышно в районах и деревнях. А кое-где самопомощь не совсем поняла свои задачи. Этими днями, как мне стало известно, из города отправлен целый транспорт с одеждой и медикаментами в один из районов, который считается у нас не таким уж благополучным в смысле… партизанской угрозы. Вывезенные вещи могут попасть к партизанам. Это раз. Во-вторых, кто дал право вывозить из города теплые вещи, которые на сегодняшний день так необходимы армии? Я распорядился расследовать этот случай и привлечь виновных к самой суровой ответственности по законам военного времени.

— Простите, господин гаулейтер, это я дал санкцию на вывоз тех вещей. Наша местная организация очень просила о помощи. Там очень много семей, пострадавших от войны. Зима, холод…

— Самопомощь должна, господин Ермаченко, изыскивать средства помощи на месте. Это раз. А во-вторых, что вы понимаете под пострадавшими от войны? Может быть, вы додумаетесь помогать семьям советских солдат и офицеров?

— Нет, нет, более сохрани, господин гаулейтер! Мы имеем в виду семьи полицейских, старост, бургомистров…

— Тут тоже не надо особенно разбрасываться средствами. Помогать только семьям тех пострадавших, которые оказали ценные услуги Германии. И еще вы должны помнить, господин Ермаченко, что главной задачей белорусской национальной самопомощи должна быть самая широкая и самая действенная пропаганда идей новой Европы и самая активная мобилизация и вербовка рабочей силы в Германию.