— Мы больше не живем в викторианской эпохе, — возразил Бёртон. — Как бы назвать нынешнюю эпоху? Эпохой Смешения? Смешанными веками? Впоследствии, наверное, возникнут такие названия, как Речная культура, Прибрежный мир, а скорее всего, множество Речных культур.
— Если это время продлится, — уточнила Алиса. — Оно началось внезапно и может оборваться так же резко и неожиданно.
«Конечно, — подумал Бёртон, — зеленая Река, травянистые равнины и лесистые холмы и неприступные горы не укладываются в шекспировское иллюзорное видение мира». Они были осязаемы, реальны, так же реальны, как направлявшиеся к нему мужчины — Фрайгейт, Монат, Казз и Руах. Бёртон вышел из хижины и приветствовал их.
Казз сказал:
— Давно-давно, когда я не говорить английский хорошо, я видать что-то. Я пытайся говорить тебе тогда, только ты меня не понимать. Я видеть человек, у который не бывать такое на лоб.
Он ткнул пальцем в середину собственного лба, потом потыкал в это же место на лбу у других.
— Я знать, — продолжал Казз, — вы этого не видать. Пит и Монат также не видать. Больше никто не уметь. Но я видать это на лбу у все. Кроме лоб тот человек, который я пытался схватить давно-давно. Потом один день я видать женщина, у ней тоже такое не бывать, но я тебе ничего не говорить. Теперь я видать другой человек, у который такого не бывать.
— Он хочет сказать, — пояснил Монат, — что способен различать какие-то символы или значки на лбу у всех и каждого. Видеть их он может только при ярком солнечном свете и под определенным углом. Но у всех, кого он до сих пор видел, эти метки на лбу были — кроме тех троих, о ком он упомянул.
— Видимо, у него лучше, чем у нас, развито спектральное зрение, — предположил Фрайгейт, — Видимо, те, кто заклеймил нас знаком зверя, или как там это еще называется, не знал об особой способности сородичей Казза. А это говорит о том, что они не всезнающи.
— Очевидно, — отозвался Бёртон. — И не непогрешимы. Иначе я ни за что не очнулся бы в том месте, до воскрешения. Ну и кто же тот, у кого нет этих знаков на лбу?
Говорил он спокойно, но сердце его бешено колотилось. Если Казз прав, он, вероятно, выявил агента тех существ, которые вернули к жизни все человечество. Кто они — переодетые боги?
— Роберт Спрюс! — воскликнул в ответ Фрайгейт.
— Прежде чем мы сделаем какие-то выводы, — сказал Монат, — давайте не будем забывать, что упущение могло быть случайным.
— Выясним, — буркнул Бёртон. — Но зачем значки? Зачем нас надо было метить?
— Может быть, для распознавания или для проведения подсчетов, — предположил Монат. — Кому это может быть ведомо, кроме тех, кто нас сюда забросил?
— Пойдемте и допросим Спрюса, — сказал Бёртон.
— Сначала надо его изловить. Казз совершил ошибку — он сказал Спрюсу, что знает про значки. Утром, за завтраком. Меня там не было, но те, кто присутствовал, сказали, что Спрюс при этом побледнел. А несколько минут спустя извинился и куда-то ушел, с тех пор его не видели. Мы послали поисковые отряды вверх и вниз по берегу, по Реке, на другой берег и в холмы.
— Побег — это признание виновности, — заключил Бёртон. Он разозлился. Неужели человек стал чем-то вроде скотины, которую разводят с какой-то безумной целью?
Ближе к вечеру грохот барабанов известил всех о том, что Спрюс пойман. Три часа спустя он стоял перед столом Совета в заново отстроенном доме собраний. За столом сидел Совет. Двери дома закрыли, поскольку советники решили, что допрос пройдет более успешно без толпы народа. Правда, кроме советников присутствовали Монат, Казз и Фрайгейт.
— Хочу сразу сказать, — начал Бёртон, — что мы намерены без промедления добиться от тебя правды. Всем, кто сидел за этим столом, противны пытки. Мы презираем и ненавидим тех, кто их применяет. Но у нас такое чувство, что сейчас такой случай, когда можно пренебречь принципами.
— Принципами никогда нельзя пренебрегать, — спокойно возразил Спрюс. — Цель никогда не оправдывает средств. Даже тогда, когда следование принципам приводит к поражению и смерти и оставляет в неведении.
— Слишком многое поставлено на карту, — ответил Таргофф. — Я, ставший жертвой беспринципных людей, Руах, которого несколько раз пытали, и другие — мы все думаем одинаково. Мы будем пытать тебя огнем и мечом, если понадобится. Нам необходимо узнать правду.
Теперь отвечай, ты один из тех, от кого зависело наше воскрешение?
— Вы будете не лучше Геринга и подобных ему ваших сородичей, если станете пытать меня, — отозвался Спрюс. Голос у него срывался. — На самом деле вы будете еще хуже, потому что будете заставлять себя уподобиться ему, чтобы добиться чего-то, чего, может быть, и не существует вовсе. А если и существует, то, быть может, не стоит свеч.
— Скажи нам правду, — потребовал Таргофф. — Не лги. Мы знаем, что ты, видимо, агент. Может быть, даже один из непосредственных участников.
— Там на камне пылает огонь, — добавил Бёртон. — Если ты сейчас же не заговоришь, ты поджаришься на огне, и это будет самая малая твоя боль. Я специалист по китайским и арабским пыткам. Уверяю тебя, это весьма утонченные методы. И я без колебаний применю свои знания на практике.
Спрюс, побледнев и покрывшись испариной, сказал:
— Если вы это сделаете, вы можете лишить себя вечной жизни. По меньшей мере это отбросит вас назад в вашем путешествии, отсрочит достижение конечной цели.
— То есть? — потребовал ответа Бёртон. Спрюс на его вопрос не ответил.
— Мы не можем выносить боль, — сказал он. — Мы слишком чувствительны.
— Ты собираешься говорить? — напирал Таргофф.
— Даже мысль о самоуничтожении болезненна, его следует избегать, за исключением случаев крайней необходимости, — пробормотал Спрюс. — Несмотря на то что я знаю, что буду жить снова.
— Отведите его на костер, — велел Таргофф двоим мужчинам, державшим Спрюса.
Монат вмешался:
— Одну минуту. Спрюс, наука у моего народа была намного более развитой, чем земная. Поэтому мне легче сделать научное предположение. Может быть, мы могли бы избавить тебя от мучений и боли, которую вам доставит предательство ваших целей, если вы просто подтвердите мою догадку. Тогда вы не совершите откровенного отступничества.
Спрюс отозвался:
— Я слушаю.
— Согласно моему предположению, вы — земляне. Вы из времени по хронологии намного более позднего, чем две тысячи восьмой год после Рождества Христова. Вы должны быть потомками тех немногих, которые остались в живых после облучения Земли сканером. Судя по технологии и мощи, потребовавшихся для реконструирования поверхности этой планеты и превращения ее в сплошную долину Реки, вы из времени гораздо более позднего, чем двадцать первый век. Наугад — из пятидесятого века после Рождества Христова?
Спрюс глянул на костер и ответил:
— Прибавьте еще две тысячи лет.
— Если эта планета размером приблизительно с Землю, она способна разместить только ограниченное количество людей. Где же все остальные — мертворожденные, дети, умершие до того, как им исполнилось пять лет, имбецилы и идиоты, и те, что жили после двадцатого века?
— В другом месте, — ответил Спрюс. Он снова глянул на костер и крепко сжал губы.
— У моего народа, — продолжал Монат, — была такая теория, что когда-нибудь мы научимся видеть наше прошлое. Не стану вдаваться в подробности, но была такая теория, что события прошлого можно увидеть и записать. Но путешествия во времени, безусловно, были чистой фантазией.
Что, если вашей культуре было доступно то, о чем мы только теоретизировали? Что, если вы вели записи о каждом человеческом существе, когда-либо жившем? Нашли эту планету и сделали ее долиной Реки? Где-то, может быть под самой поверхностью этой планеты, запустили материализующий конвертер, питающийся энергией, скажем, от расплавленного ядра планеты, и воспользовались записями для воссоздания тел умерших в каких-то ваннах? Применили биологические методы омоложения тел и восстановления утраченных конечностей, глаз и так далее, чтобы исправить любые физические недостатки?