Экипажу предстояло провести еще одно важное испытание оборудования, но его можно было осуществить лишь во время первого подъема в стратосферу, который по необходимости должен был совпасть с отлетом в дальний путь.

Доктор Фергюссон — герой романа Верна — сконструировал шар, в основу конструкции которого был положен тот принцип, что водород при нагревании расширяется. Правда, этот принцип был опробован еще в 1785-м и 1810 годах, причем оба раза с самыми катастрофическими последствиями. Фантастический нагреватель Верна был гораздо лучше обоснован с научных позиций, отличался большей мощностью и эффективностью, нежели те, что использовались в действительности. Все эти преимущества, естественно, существовали только на страницах романа. У Фрайгейта технология, разумеется, была еще выше, чем у Верна, и он ввел ряд модификаций, во многом менявших всю техническую систему. Когда строительство шара было завершено, Фрайгейт с полным основанием заявил, что это первое в мире практическое воплощение идеи Верна. Они стали творцами истории воздухоплавания.

Фриско ядовито возразил, что никто не спешил воспользоваться идеей Верна потому, что подобных психов просто не нашлось. И хотя Фрайгейт в душе был с ним совершенно согласен, но вслух это признавать не спешил. Все равно это был единственный тип аэростата, который мог пролететь огромные расстояния в намеченном ими направлении. Так что Фрайгейт отнюдь не собирался идти на попятный. Слишком часто в обоих мирах он что-то начинал, а потом бросал не окончив. Даже если эта штуковина убьет его, он все равно пойдет избранным путем до самого конца.

Правда, убить она может не только его, но и других, и эта мысль несколько беспокоила Фрайгейта. Впрочем, о грядущих опасностях всем им было известно. А лететь их никто не заставлял.

Окончательный старт состоялся согласно расписанию — еще до восхода солнца. Дуговые фонари и смоляные факелы освещали огромную толпу, собравшуюся на равнине. Оболочка шара, выкрашенная в цвет алюминия, плавала в воздухе наподобие сморщенной сосисочной шкурки, свисающей с невидимого крюка.

На этой стадии полета «Жюль Берн» отнюдь не соответствовал обывательским представлениям о воздушном шаре как о правильной сфере, до отказа наполненной газом. По мере того как шар станет подниматься, «мешок» будет заполняться газом под влиянием нагревания последнего солнечными лучами и понижения давления окружающей атмосферы на оболочку. Произносились речи, провозглашались тосты. Том Райдер заметил, что Фриско пользуется стаканом, по объему втрое более вместительным, чем у остальных. Том пробормотал что-то насчет «голландской смелости», но постарался, чтоб его голос звучал потише, дабы Фриско не услыхал оскорбительного намека. К тому времени, когда Мартин влезал в гондолу, он уже весело улыбался и «делал ручкой» остающимся.

Питер Фрайгейт заканчивал балансировку. В прежних конструкциях этот процесс сводился к тому, чтобы общий вес оболочки, газа, сетки, грузового отсека, кольца, гондолы, балласта, продовольствия и самого экипажа был несколько меньше подъемной силы газа. «Жюль Берн» был первым аэростатом, у которого сейчас вес был слегка больше, нежели подъемная сила.

Гондола, висевшая под «мешком», формой напоминала тыкву; ее корпус имел двойные стенки, изготовленные из сплава магния. В центре палубы гондолы находилось сооружение в виде латинской буквы «L», названное в честь Верна вернилкой. Из верхней части этой странной штуковины выходили две тонкие пластмассовые трубки; отверстия, через которые эти трубки выходили наружу, были загерметизированы, дабы предотвратить утечку воздуха из гондолы.

Далее пластиковые трубки шли вверх и уходили в герметически закрытую горловину оболочки. Там их концы подсоединялись к двум трубкам из легкого сплава, поднимавшимся внутри оболочки на разную высоту. Одна из них была значительно длиннее другой. Верхние концы этих трубок были открыты.

Если перед стартом экипаж шара отличался повышенной разговорчивостью, то сейчас все молча следили за действиями Фрайгейта.

— Закрыть главный люк! — приказал он, и ритуал подъема начался.

Сначала Питер проверил манометр и два стоп-крана вернилки. Открыл небольшую заслонку в верхней части этого L-образного сооружения и повернул третий стоп-кран, ожидая, пока раздастся слабое шипение. Этот звук исходил из тонкого штуцера на конце стальной трубки, находившейся в верхнем отделении вернилки.

Затем Фрайгейт ввел в печь электрическую зажигалку, укрепленную на алюминиевом пруте. На конце штуцера появился небольшой язычок пламени. Он еще немножко подкрутил тот же кран, чтоб увеличить пламя, и с помощью двух остальных отрегулировал подачу кислородно-водородной смеси, питающей этот факел. Теперь пламя горелки нагревало днище большого платинового конуса, расположенного как раз над ней.

Нижний конец самой длинной трубки, уходящей в оболочку, был вделан в вершину конуса. По мере нагревания конуса находившийся в нем водород поднимался вверх, поступал в оболочку и заставлял ее расширяться. Более холодный водород из нижней части оболочки, согласно принципу сообщающихся сосудов, тут же начинал «вливаться» в открытый конец более короткой трубки. По ней он поступал в вернилку и в конус. Там снова нагревался и опять поднимался вверх; таким образом осуществлялся своеобразный кругооборот водорода в этой системе.

Одно из отделений нижней части вернилки представляло собой электрическую батарею. Она была куда легче и мощнее, нежели батарея, использованная Фергюссоном в романе Верна. Батарея разлагала воду на ее составные элементы — водород и кислород. Они распределялись по разным отделениям, а затем поступали в смеситель, откуда горючая смесь шла к факелу горелки.

Одной из важных модификаций, внесенных Фрайгейтом в систему Верна, была пластиковая трубка, что вела из камеры, содержавшей запас водорода, к более короткой металлической трубке внутри шара. Открыв оба стоп-крана, пилот мог выпустить водород из камеры прямо в шар. Это была дополнительная мера предосторожности на случай аварийной ситуации, используемая только для того, чтоб быстро пополнить запас водорода в оболочке, если перед этим он был выпущен в атмосферу через специальные ниппели. Когда к такой мере прибегали, факел, конечно, выключался, поскольку водород легко воспламеняется.

Прошло пятнадцать минут. Затем гондола почти незаметно для сидящих в ней оторвалась от земли. Почти сразу же вслед за этим Фрайгейт выключил горелку.

Крики провожающих быстро стихали, а потом и полностью смолкли. Огромный ангар теперь казался маленькой игрушкой. К этому времени солнце уже вылезло из-за гор, а из питающих камней, тянувшихся цепочками по обоим берегам Реки, грянули раскаты, похожие на залповую стрельбу артиллерии.

— А вот и наш тысячепушечный салют! — сказал Фрайгейт.

Летели минуты, а никому из экипажа и в голову не пришло заговорить или даже пошевельнуться. Царило такое молчание, которое можно встретить лишь где-нибудь на дне огромной пещеры. А ведь двойные металлические стенки гондолы отнюдь не обладали звукоизоляционными качествами! Когда у Фрайгейта забурчало в животе, звук был похож на отдаленное громыхание грома.

Появился слабый ветерок, уносивший шар к югу, то есть дальше от цели путешествия. Погаас высунул голову в открытый иллюминатор. У него даже не возникло ощущения движения, ибо аэростат шел с той же скоростью, которой обладал ветер. Воздух вокруг шара был совершенно неподвижен, как в комнате с закрытыми окнами. Пламя свечи, если б ее поставить на верх вернилки, наверняка горело бы вертикально, не отклоняясь в сторону.

Хотя Фрайгейт много раз поднимался на аэростатах, он всегда как бы впадал в экстаз в минуты подъема. Ни один из других видов спорта — даже планеризм — не приводил его в возбуждение, близкое к восторгу. Он ощущал себя как бы бестелесным духом, свободным от пут силы тяжести, от забот и тревог плоти и ума.

Конечно, то была иллюзия, поскольку сила тяжести продолжала держать шар в своих лапах, она играла с ним и в любой момент могла начать швырять его из стороны в сторону. Да и от забот и тревог отрыв был тоже лишь плодом воображения — для тела и ума дел находилось немало.