Во всяком случае, незнакомец продолжал:

— Быстрота, с которой слухи распространяются по долине, поразительна. Кажется, вы это явление называете сарафанным радио? Человек, упавший со скалы, рассказал свою историю после своего воскрешения, и она разошлась по всей долине. Скажи, ты-то слыхал про тот поход?

— В первый раз слышу, — ответил я.

— Ладно, наверняка в будущем ты ее услышишь. Ты отправишься вверх по Реке, и тебе обязательно расскажут ее либо в одном сильно переработанном варианте, либо в другом. Но в своей основе она правдива.

Без сомнения, ты думал над тем, зачем вас воскресили и поместили здесь?

Я кивнул, а он продолжал:

— Мой народ — этики — совершил это в качестве научного эксперимента. Они перенесли вас сюда, смешали все расы и народности из разных времен лишь для того, чтобы изучать ваши реакции. А потом их записывать и классифицировать.

А затем (тут в его голосе появились нотки возмущения), после того как они подвергли вас этому эксперименту, после того как возбудили в вас надежду на вечную жизнь, они прикроют этот проект! И вы умрете, но уже навсегда. Не будет вам больше воскрешений! Вы превратитесь в прах и прахом пребудете во веки веков!

— Мне все это кажется возмутительной жестокостью, — сказал я, позабыв, что еще не получил разрешения высказывать свои мысли.

— Нечеловеческая жестокость, — подтвердил он. — А ведь в их силах дать вам жизнь вечную! Во всяком случае, столь же долгую, как жизнь вашего солнца! Даже большую, так как вас всегда можно перевезти на другую планету, где солнце еще молодо.

Но нет! Этого они не сделают! Они считают, что вы не заслуживаете бессмертия!

— В высшей степени неэтично, — отозвался я. — А еще именуют себя этиками! Чистейшей воды нахальство!

Это его остановило, и он сказал:

— А это потому, что они считают неэтичным разрешать жить вечно таким жалким и никудышным созданиям, как вы!

— Надо признаться, их мнение о нас не слишком-то лестно, — заметил я.

— Как и мое, — ответил незнакомец. — Но высоко ли, низко ли представление о человечестве, основанное на мнении en masse[156], оно не имеет ничего общего с этическим аспектом проблемы, о которой идет речь.

— Но как можно любить то, что презираешь? — спросил я.

— Это нелегко, — ответил он, — но ведь все, что истинно этично, дается с большим трудом. Однако пока все разговоры с тобой — зряшная трата моего дорогого времени.

Тут откуда-то возник довольно яркий голубоватый свет, и я увидел, как он выпростал руку из-под плаща. На ее запястье было укреплено некое приспособление по размерам чуть больше карманных часов. Оно-то и испускало голубоватое сияние. Я не сумел разобрать, что там было на циферблате, но заметил, что приборчик к тому же еще что-то говорит — тихо, ну как приглушенное радио.

Слов я не разбирал, но мне показалось, что это какой-то иностранный язык, которого я никогда не слыхивал. А голубой свет зато показал мне шар, что был надет на голову незнакомца — черный и блестящий. Рука была крупная, ладонь широкая, но с длинными тонкими пальцами.

— Мое время истекает, — сказал незнакомец и спрятал руку под плащ. В хижине сразу стало темно, если не считать вспышек молний, время от времени озарявших стены. — Я не могу сейчас сказать, почему избрал именно тебя, — продолжал он, — но твоя аура показывает, что ты являешься хорошим кандидатом для этой работы.

(Что такое аура? — подумал я. Мне приходилось видеть объяснение этого термина в словаре, но я интуитивно чувствовал, что мы с ним вкладываем в это слово разное понимание. И что это за работа?)

Неожиданно, будто он прочел мои мысли, его рука снова выскользнула из-под плаща. Голубое свечение было теперь столь ярким, что я с трудом видел контуры фигуры незнакомца. Зато я хорошо видел обе его руки и то, как они приподнимают тот черный шар, который закрывает его голову. Я подумал, что, может быть, теперь мне удастся разглядеть хотя бы общий абрис его лица или какую-нибудь черту последнего, если я изо всех сил скошу глаза. Но все, что я увидел, была черная сфера, возникшая над его головой. Это был не тот черный круглый стеклянный предмет — его он продолжал держать в руках, как бы сдвинув в сторону. Та же штука, которая была у него над головой, вращалась, выбрасывая снопы разноцветных искр, и светилась так ярко, что кроме нее я уж ничего другого различить не смог. Иногда из нее вылезали какие-то отростки вроде щупальцев, но они тут же втягивались обратно в эту вращающуюся штуковину.

Не побоюсь признаться, что перепугался я до полусмерти. Нет, пожалуй, не то что испугался, а ощутил благоговейный ужас. Ну, все равно как ангела увидел лицом к лицу; а в том, чтобы ангела испугаться, стыда ведь нет.

— Люцифер тоже был ангелом, — напомнил Фрайгейт.

— Ага, знаю. Читывал Библию. И Шекспира тоже. Может, грамматических школ мы не кончали, а уж самообразования хлебнули до ушей.

— А я и не думал намекать на твое невежество. Мартин хмыкнул и сказал:

— Уж не хотите ли вы оба сказать, что верите в ангелов?

— Я-то нет, — ответил Том, — но он уж точно смотрелся ангелом. Не думаю, чтоб эта аура у него была видна постоянно. Я полагаю, что он показал мне ее с помощью той самой штуковины, что у него была прикреплена к запястью. Кстати, она тут же исчезла, а вместе с ней пропало и голубое свечение. Все произошло слишком быстро, чтоб я мог различить лицо незнакомца. Еще одна молния высветила его силуэт, и я увидел, что черный стеклянный шар снова скрывает его голову.

Вот теперь я точно знал, что он подразумевает под словом «аура». Я понял это, ибо он сказал, что и у меня есть аура. И она тоже невидима.

— Не хватает только, чтоб ты тоже вообразил себя ангелом, — хмыкнул Мартин.

— Ты можешь и ты должен мне помочь, — сказал незнакомец. — Я хочу, чтоб ты отправился вверх по Реке, к Башне. Но сначала тебе придется рассказать этому Джеку Лондону о том, что произошло сегодня ночью. Ты должен убедить его, что все сказанное тобой — истина. И заставить отправиться в поход вместе с тобой.

Но ни при каких обстоятельствах ты не должен рассказывать никому другому, что я встречался с тобой. Ни единой душе! Нас — этиков — очень мало, и мы покидаем Башню только в случае крайней необходимости. Мои противники имеют среди вас свою агентуру. Агентов не очень много, если сравнивать с вашей численностью, но они прекрасно маскируются под воскрешенных и давно ищут меня.

Когда-нибудь они, безусловно, придут к выводу, что я вербую себе помощников среди обитателей мира Реки. И начнут вынюхивать таких. Если тебя обнаружат, то заберут в Башню, «развернут» твою память, прочтут ее и исключат из нее те места, которые важны для меня. А потом опять вернут тебя в долину.

Лондон тоже обладает тигриной аурой. А потому сделай все возможное, чтобы он последовал за тобой. Передай ему, что я еще увижусь с вами обоими, и тогда он тебе поверит. А вам предстоит узнать еще многое о том, что здесь происходит.

Тут он внезапно поднялся и сказал:

— Итак, до встречи.

Я видел, как новая вспышка молнии обрисовала его фигуру, плащ, черный шлем. Я было подумал, а не поехала ли у меня крыша? Попробовал встать, но не смог. Только через полчаса мой паралич прошел и я выбрался наружу. Буря к тому времени уже стихла, облака стали расходиться. Никаких следов незнакомца обнаружить не удалось.

Тут Мартин перехватил рассказ в свои руки. Том пришел к нему следующим вечером и заставил поклясться, что тот будет молчать о вещах, о которых Том собирается ему сообщить. Мартин не знал, верить этой дикой истории или нет. Что убедило его, что Том не лжет, так это соображение, что Райдеру не было смысла выдумывать столь фантастическую бредятину.

Событие, безусловно, имело место, но, надо думать, было просто чьим-то розыгрышем.

Том пораскинул мозгами и решил, что роль незнакомца мог разыграть сам Лондон. Но потом они оба поняли, что ни один из них, да и никто со стороны, не мог бы разжиться ни стеклянным шаром, ни наручным приборчиком. И вообще — кому здесь под силу соорудить сверкающую ауру?