С фабричной девчонкой можно было особо не церемониться. Но Вилфреда одарила его таким же ледяным взглядом, каким порой посматривала Алиса Харгривз.

— А ты, как я погляжу, не промах. Англичанин, верно? Что только это у тебя за акцент такой, не разберу? Лондонский, сказала бы, только с какой-то иностранщиной.

— Почти угадала, — ответил Бёртон, смеясь. — Кстати, меня зовут Ричард Бёртон. Хочешь к нам присоединиться? Мы держимся вместе, чтобы суметь защититься, если что, и собираемся после полудня заняться постройкой домов. И у нас в холмах есть питающий камень в полном нашем распоряжении.

Вилфреда посмотрела на таукитянина и неандертальца.

— А эти тоже с вами, а? Слыхала я про них — болтают, что эта страхолюдина — человек со звезд, что явился в двухтысячном году.

— Он тебя не обидит, — заверил ее Бёртон. — И недочеловек тоже. Ну, что скажешь?

— Я всего лишь женщина, — ответила Вилфреда. — Что я могу предложить?

— Все, что может предложить женщина, — усмехнувшись, сказал Бёртон.

Как ни странно, она расхохоталась. Легко толкнув Бёртона в грудь, она проговорила:

— Ну не умник ли, а? Что такое — не можешь себе девчонку найти?

— Нашел, да потерял, — отшутился Бёртон. Это было не совсем точно. Он не знал наверняка, каковы намерения Алисы. Он не понимал, почему она остается в группе, несмотря на то что так напугана и испытывает к нему такое отвращение. Возможно, это происходило из-за того, что она предпочитала знакомое зло незнакомому. А он сейчас только презирал ее за глупость и упрямство, но не хотел, чтобы она уходила. Порыв любовной страсти, пережитый Бёртоном ночью, мог быть всего лишь результатом действия наркотика, но какой-то приятный осадок в душе все-таки остался. Тогда зачем же он предлагал этой женщине присоединиться к ним? Может быть, затем, чтобы заставить Алису ревновать? Может быть, для того, чтобы иметь женщину про запас, если Алиса откажет ему сегодня ночью? Может быть… он сам не знал почему.

Алиса стояла на берегу, вода подступала к самым кончикам пальцев ее ног. Кстати говоря, берег был всего на пару дюймов выше воды. Невысокая трава, растущая на равнине до самой воды, образовывала плотный ковер, который продолжался и на речном дне. Бёртон чувствовал траву под ногами, пока мог стоять. Он бросил мыло на берег и, проплыв футов сорок, нырнул. Тут и течение резко усилилось, и глубина стала больше. Бёртон погружался с открытыми глазами, и наконец у него потемнело в глазах и заболели уши. Но он продолжал погружаться, и наконец его руки коснулись дна. Тут тоже росла трава.

Вернувшись туда, где вода доходила ему до пояса, он заметил, что Алиса разделась. Она купалась ближе к берегу, но погрузилась по шею. Она намыливала голову и лицо.

Бёртон окликнул Фрайгейта:

— Почему вы не заходите в воду?

— Охраняю граали! — отозвался Фрайгейт.

— Отлично!

Бёртон тихонько выругался. Сам он до этого не додумался, а следовало бы оставить кого-то дозорным. На самом деле он не был таким уж хорошим лидером — со своей склонностью пускать дела на самотек. Следовало в этом признаться. На Земле он возглавил не одну экспедицию, но ни одна из них не славилась организованностью или умелым руководством. И все же во время Крымской войны, когда он возглавлял нерегулярные части Битсона и обучал диких турецких кавалеристов, башибузуков, он неплохо управлялся, намного лучше остальных. Так что не стоило ему так уж упрекать себя…

Лев Руах вышел из воды и провел руками по тощему телу, чтобы отряхнуть воду. Бёртон тоже выбрался на берег и сел рядом с ним. Алиса повернулась к нему спиной — нарочно или нет, этого понять он, конечно, не мог.

— Меня восхищает не только то, что я снова молод, — сообщил Лев Руах по-английски с чудовищным акцентом, — а то, что ко мне вернулась нога.

И он похлопал себя по правому колену.

— Я потерял ногу в автокатастрофе в Нью-Джерси, на Терм-пайке, когда мне было пятьдесят.

Он рассмеялся и добавил:

— Вот ирония, как некоторые сказали бы, судьбы. За два года до этого меня схватили арабы, когда я занимался поисками минералов в пустыне, ну, вы понимаете, в государстве Израиль…

— Вы имеете в виду Палестину? — уточнил Бёртон.

— Евреи создали независимое государство в тысяча девятьсот сорок восьмом году, — объяснил Лев. — Вы об этом, конечно, знать не можете. Я в свое время все вам про это расскажу. Словом, меня схватили и пытали арабские боевики. Не буду вдаваться в подробности, мне больно об этом вспоминать. Но той же ночью я бежал, правда, перед побегом я шарахнул двоих камнем по головам и еще двоих пристрелил из винтовки. Остальные разбежались, а я удрал. Мне повезло. Меня подобрал армейский патруль. Ну вот, а два года спустя, когда я был в Штатах и ехал по Термпайку, здоровенный грузовик — ну, про это я вам тоже потом расскажу — обогнал меня и подрезал. Я был жутко изранен, а правую ногу мне ампутировали ниже колена. Но главное в этой истории то, что водитель родился в Сирии. Так что, как видите, арабы хотели меня заполучить, и это им удалось, вот только они меня не убили. Эту работенку проделал наш дружок с Тау Кита. Хотя не могу сказать, что он что-то такое сделал с человечеством, кроме того, что поторопил его конец.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Бёртон.

— Миллионы людей умирали от истощения, даже в Штатах ввели строго ограниченные рационы, а из-за загрязнения воды, почвы и воздуха погибали еще миллионы. Ученые говорили, что половина земного запаса кислорода иссякнет, поскольку фитопланктон океанов — ну, вы знаете, что фитопланктон наполовину снабжал планету кислородом, — погибал. Океаны были загрязнены.

— Океаны?

— Не верите? Понятно, вы умерли в тысяча восемьсот девяностом, стало быть, вам в это верится с трудом. Но некоторые еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом точно предсказали, что случится в две тысячи восьмом. И я им верил — я биохимик по профессии. Но большая часть населения — то есть народные массы и политики — отказывалась верить в это до тех пор, пока не стало слишком поздно. Когда положение ухудшилось, были приняты меры, но они все время оказывались либо слишком слабыми, либо слишком запоздалыми, да к тому же им вечно противились те, кто не хотел платить налоги, когда речь заходила о мерах, по-настоящему эффективных. Но это долгая и грустная история, а если мы собираемся строить дома, лучше приступить к этому сразу же после ленча.

Алиса вышла из воды и отряхнула руками воду с тела. Солнце и ветерок быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои травяные одеяния, но напяливать их на себя не стала. Вилфреда спросила почему. Алиса ответила, что они слишком сильно колются и что она наденет их ночью, если сильно похолодает. С Вилфредой Алиса говорила вежливо, но, конечно, надменно. Она слышала, что Вилфреда работала на фабрике, а потом стала шлюхой и умерла от сифилиса. Ну, или, по крайней мере, Вилфреда так думала, что ее убила эта болезнь. Она не помнила, как умерла. Она весело сказала, что наверняка раньше сошла с ума.

Услыхав об этом, Алиса отошла от Вилфреды подальше. Бёртон усмехнулся, гадая, что она скажет, если узнает, что он страдал той же самой болезнью и заразился ею от рабыни в Каире, когда, одевшись как мусульманин, совершал паломничество в Мекку в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году. Он вылечился, и мозг его физически не пострадал, хотя морально он страдал ужасно. Но главное было в том, что воскрешение дало каждому новое, молодое, лишенное болезней тело; и то, что собой представлял тот или иной человек на Земле, не должно было влиять на отношение к нему других.

Но «не должно», увы, не означало «не будет влиять».

Он не мог на самом деле винить Алису Харгривз. Она была продуктом своего общества — как все женщины, она была такой, какой ее сделали мужчины, — и она обладала достаточной силой характера и гибкостью ума, чтобы подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она неплохо приспособилась к наготе и не проявила в отношении девушки откровенной враждебности и презрения. Она совершила с Бёртоном деяние, противоречащее и откровенной, и завуалированной идеологии всей ее жизни. И произошло это в первую ночь первого дня ее жизни после смерти, когда она, по идее, должна была стоять на коленях и петь «осанну», потому что «согрешила», и обещать, что никогда впредь «не согрешит», потому что не попала в адское пламя.