Молоденький прапорщик заметил бросаемые в их сторону взгляды. Он то краснел, то бледнел.

— А здесь есть хорошенькие девочки и женщины, — сказал Аркадий, говоря намеренно громко, с очевидной целью быть услышанным за соседним столом. — Поживём тут, отчего не сделать честь чиновникам, землемерам и судейским, воспользовавшись их жёнами и дочерьми.

Молоденький прапорщик вспыхнул и сжал губы, а старший даже не взглянул в сторону Аркадия, говорившего пошлости.

Он кончил обедать, подозвал официанта, расплатился и, захватив книгу, вышел со своим спутником.

— Ой, не могу! — сказал Аркадий, отвалившись на спинку стула и бессильно бросив по сторонам руки. — Ненавижу этих субъектов. Зачем испоганили все полки? — набрали кухаркиных детей. Обошлись бы и без них. Нет, ты обратил внимание: он настолько серьёзен, что даже за обедом читает. Он «размышляет»… И мало того, что он размышляет, он будет ещё рассуждать. Это землемер-то!

— А может быть, он не землемер, — заметил собеседник Аркадия, вставляя в янтарный мундштук папиросу. Он закурил и, щёлкнув большим и средним пальцем в сторону стоявшего у притолки официанта, издал губами звук «пст».

Официант мгновенно подбежал.

— Почему тебе непременно кажется, что он землемер, может быть, и не землемер? — повторил он, бросив на стол двадцатипятирублёвую бумажку.

— Ну, я не знаю, кто. Одним словом, его фамилия Дмитрий Черняк… Это, по-твоему, граф, или князь, или барон? Барон Черняк… Звучит?…

— Сегодня вечером ты где?

— Сам не знаю.

— Говорят, казначейша твоя — интересный экземплярчик?…

— А чёрт её знает. Муж её старый гриб с просиженными штанами, а она загадочная уездная мадонна, всегда с опущенными глазами и предлинными ресницами.

— Так это самый хлеб! — воскликнул, рассмеявшись, спутник Аркадия, когда они выходили из ресторана. — Пойдём пройдёмся.

— Нет, ты знаешь, — сказал Аркадий, — я бы таких субъектов, землемеров этих, или прямо направлял под пули, или отсылал куда подальше.

— Да что он тебе дался?

— Голову даю на отсечение, что он социалист какой-нибудь. По роже видно. А этот слюнявый галчонок — обожающий его ученик.

Проходя через площадь, они столкнулись с двумя дамами. Сзади дам шли двое мужчин в судейских фуражках с зелёными околышами и кокардами. Вероятно, их мужья.

Офицеры, не обращая внимания на них, остановили женщин, с которыми они только что познакомились в кино, и стали с ними болтать. Мужчины прошли несколько вперёд и остановились, дожидаясь, когда их спутницы освободятся. Но Аркадий и его приятель умышленно засыпали шутливыми вопросами обеих женщин и не давали им возможности отойти.

— Мы не знали, что здесь столько хорошеньких женщин, — говорил Аркадий, подрагивая отставленной ногой и похлопывая по ней стеком.

— А вам важно количество? — спросила одна, кокетливо улыбаясь в сторону дожидавшихся мужчин.

— Количество при качестве, — сказал, громко захохотав, спутник Аркадия. — Счастливо оставаться!

— Чем плоха жизнь? — сказал, отойдя от женщин, Аркадий. — Жёны при виде нас, героев, тают, мужья самоотверженно, а может быть, б л а г о р а з у м н о уступают своё место. Что же, у нас может быть человеколюбивое соображение: дать этим провинциалкам возможность хоть раз в жизни пережить яркий момент. В старости будут вспоминать.

— Недели две с этими уездными гусынями можно развлечься, но больше — избави бог, околеешь тут со скуки, — сказал спутник Аркадия.

— А нам больше двух недель и не надо. С провинциалками нужно вести трагически-загадочные разговоры о какой-нибудь похороненной тайне своей души, о неудовлетворённости и в конце концов сказать, что ты, избалованный светом, уже не думал нигде найти того, что затронуло бы твоё окаменевшее сердце, и вдруг здесь-то и нашёл это в лице её… какой-нибудь Агафьи Тихоновны…

— Да, да, — сказал, опять захохотав басом, спутник Аркадия, захватив правый ус в кулак и закручивая его. — Теперь ещё можно упоминать о предчувствии близкой смерти и о тоске на краю могилы по родной душе.

Потом Аркадий пошёл домой.

В первый день, когда он водворился на жительство в квартиру казначея, хозяин, с лысиной во всю голову и в лоснящихся брюках, с растерянной вежливостью одичавшего провинциала потирал руки, в чем-то извиняясь, суетился и поглядывал в сторону комнаты жены, ожидая подмоги.

Аркадий, не слишком стесняя себя ответной вежливостью, поселился у них. На второй вечер он по приглашению хозяйки остался пить чай. Принимая налитый стакан, Аркадий, не стесняясь присутствием мужа, упорно смотрел на казначейшу. И так как он медлил взять из её рук стакан, та невольно подняла свои длинные ресницы и взглянула на него. Аркадий видел, как щёки её покрылись смертельной бледностью. А уходя из дома, он, оглянувшись на окна, заметил, что казначейша стоит за шторой у окна и смотрит ему вслед.

Вернувшись в этот вечер домой, Аркадий увидел свою хозяйку у раскрытого окна, подошёл, положил руки на подоконник и заговорил с ней:

— Вы одна?

— Да… — ответила она.

— Вы знаете, я избалованный светом и в то же время самый одинокий человек, не находящий удовлетворения ни в жизни, ни в людях. Очевидно, я умру старым холостяком, потому что ни одна женщина не привлекала моего внимания, — говорил Аркадий, стоя в фуражке и кителе перед окном. — Меня гложет сейчас какая-то необъяснимая тоска, быть может, близкое предчувствие смерти… не знаю, но в такие минуты моё одиночество мучительно.

Он снял фуражку, положил голову на руки и некоторое время молчал. Через минуту он почувствовал, как робкая рука женщины погладила его волосы.

Как бы не придавая этому значения, как чему-то вполне естественному, Аркадий продолжал, подняв голову:

— Но когда я в первый раз увидел ваши глаза (это было во второй вечер за чаем), у меня мелькнула странная, быть может, глупая и сентиментальная мысль… Мне стыдно даже её высказать…

— Какая? — спросила едва слышно казначейша, — скажите мне…

— У меня мелькнула мысль, что вы, может быть, будете последней женщиной, перед которой моё чёрствое, равнодушное сердце раскроется на краю г р о б а, потому что через какой-нибудь месяц это так и будет…

Казначейша испуганно схватила его руку и с порывом прижала к груди, как бы умоляя не говорить таких вещей.

Аркадий сказал ещё несколько слов, потом, торопливо отстёгивая на ходу шашку, прошёл в дом и, войдя в комнату хозяйки, подошёл к ней вплотную. Она подняла на него глаза и бессильно прислонилась головой к холодным пуговицам его кителя.

Аркадий поднял её на руки и отнёс на супружескую постель.

Через час, ложась спать в своей комнате, он услышал звонок казначея и, усмехнувшись, погасил лампу.

Но эта наивная и скромная провинциалка проявляла потом столько трогательной любви, окружила его таким поклонением, что готова была всякую минуту пренебречь и своим положением, и мнением общества. Она была горда тем, что дарила свою любовь необыкновенному человеку, герою, который, быть может, скоро пойдёт на смерть и кончит жизнь с её именем на устах. Через две недели, когда полк выступал из города, Аркадий из чувства молодеческого приличия перед товарищами хоть и рассказал о своём романе с циничной и откровенной бесцеремонностью, всё же он долго помнил эту женщину, которая с такой любовью и без всяких претензий отдала ему своё тело и душу.