Что же касается до революции, кровавых реформ и республиканских стремлений, то тут Герцен еще безвреднее, чем в своих социалистских мечтаниях. Наш “генерал от революции”, как называет его “Русский вестник”, давно оставил свое отечество, слушает только людей своего же закала и получает от них только те сведения, которые ему на руку, а природа и воспитание отказали ему в способности не кипятясь слушать другую сторону, и он прет напролом зря. Отсюда его крайняя и ничем не оправдываемая односторонность во всех вопросах, касающихся внутренних распорядков в России. Г. Герцену революции на Руси не произвесть, так же точно, как не может он произвесть ее в главном приюте революционеров и социалистов, в Англии. Не произвесть ему ее потому, что ум народа занят вовсе не тем, чем занят ум г. Герцена и его докладчиков, изображающих ему Русь навыворот. Народ хлопочет об устройстве своего быта и больше занят тем, чтобы покрыть ветхие кровли своих изб, чем вопросами, которые близки сердцу Герцена. В России мы не видим элементов для революции, это можно сказать утвердительно, и Герцен может удостовериться в этом очень легко, если заставит себя вспомнить мудрое правило: audiatur et altera pars.[34]

Г. Катков не имел оснований отрицать честность г. Герцена, и не оправданием, а разве только некоторым, и то весьма слабым, извинением ему в этом случае может служить крайнее забвение всех приличий самим Герценом, позволившим себе выразить сомнение в чести гг. Каткова и Леонтьева. Нам кажется, что редактор “Колокола” не имеет права сказать редакторам “Русского вестника”: “если в вас есть хоть капля чести”. Таких вещей на ветер не говорят, а ведь ясно, что здесь никто не подозревается в краже столового серебра; на общественной же деятельности г. Каткова какие пятна? Правда, г. Каткова нынешнею зимою один здешний журнал заподозрил в стремлении посидеть на креслах, на которых сидел Гизо во Франции, но ведь это слова и ничего более, а если бы и в самом деле Катков сделал себе такие кресла — беды, надеемся, ни для кого не произойдет, а лучше, пожалуй, многим будет. Пусть г. Герцен говорит, что ему угодно, от этого не произойдет вреда ни для кого. Разрешив нам перемолвиться с “Колоколом”, правительство наше приставило лестницу к пьедесталу, на который вознесся Герцен в минувшую эпоху российского молчания. Мы постараемся ближе вглядеться, какими нитками связаны листья в венке, которым красуется он с того берега, и надеемся доказать ему его заблуждения по всем вопросам, касающимся России. Г. Герцен должен разувериться в том, что он головою выше всего того, что позволяет себе не падать перед его авторитетом. В “Капризах и раздумье” он писал, что “критический, аналитический век наш, критикуя и разбирая важные исторические и всякие вопросы, спокойно у ног своих дозволяет расти самой грубой, самой нелепой непосредственности, которая мешает ходить и предательски прикрывает болотами ямы; ядра, летящие на разрушение падающего здания готических предрассудков, пролетают над головою преготических затей, оттого что они под самым жерлом”. Писав это, г. Герцен, очевидно, считал себя выше всех тех, кто и критикуя и разбирая важные исторические и всякие вопросы, спокойно у ног своих позволяют расти самой грубой, самой нелепой непосредственности, которая “мешает ходить”, а сам начал бросать со станков своей “вольной русской типографии” ядра, которые, летя “на разрушение падающего здания готических предрассудков, пролетают над головой преготических затей”. Г. Герцен положительно не понял всех выгод своего свободного и обеспеченного положения; он бил в далекие башни, легкомысленно не внимая голосу русского художника, который докладывал ему отсюда, что “жестокие, сударь, нравы в нашем городе”… Г. Герцен не хотел или не умел внимательно и беспристрастно вглядеться в состояние умов и нравов страны, он не соображал ее средств, а шел напролом, стрелял вдаль, не замечая преготических затей, стоявших под жерлом. “Смирительная литература” не считает стыдом отречься от всякого сочувствия “юношам-фанатикам” и забывающим, что святое народное дело слагается только в чистом сердце и созидается чистыми руками. Да и г. Герцену стыдно искать внимания ничтожных людей, даже не умевших путем состряпать своей прокламации; и теперь собственные дела обличают его лучше, чем моветон Каткова, вызванный моветоном “неисправимого социалиста”.

Говоря о составленном в министерстве внутренних дел проекте устава земских учреждений, мы высказали, между прочим, убеждение свое, что возможно полное осуществление этого проекта не только улучшит положение нашего земского хозяйства вообще, но послужит еще и к улучшению составления наших государственных финансов. Сегодня постараемся доказать это в немногих словах.

Казна никогда не бывает бедна, когда богат народ. Как у всякого богатого человека есть средства на все, для него необходимое, на все разумные потребности его, иначе он не был бы богат, так и у богатого народа не может быть недостатка в средствах для казны. Одно же из важнейших условий народного благосостояния, то есть относительного богатства народа, заключается в том, чтобы быт и жизнь его вообще были свободны от лишних административных стеснений. Осуществление проекта устава земских учреждений освободит наш край от значительной доли таких стеснений и уже потому, подобно освобождению крестьян и наделению их личною собственностию, обогатит наш народ, а через него и казну — без увеличения налогов.

В частности, действие земских учреждений улучшит, по необходимости, каждую часть нашего земского хозяйства, а влияние земского хозяйства на экономический и даже политический быт страны едва ли слабее влияния государственного хозяйства. Такое улучшение неминуемо уже потому, что все земские интересы будут при действии земских учреждений надлежащим образом заявлены, узнаны и оценены как правительством, так и земством; притом, как правительство, так и земство будут иметь возможность при оценке земских, а через них и некоторых других интересов пользоваться всеми умственными и нравственными силами страны. До сих пор, несмотря на все старания правительства, у нас относительно, то есть в сравнении с величиной и потребностями России, мало улучшенных путей сообщений, городское хозяйство наше едва ли не повсеместно хуже чем хромает, сельская почта у нас не существует; в настоящее время у нас даже почти нет ипотечного (поземельного) кредита; наше денежное обращение и наши денежные рынки требуют и с нетерпением ждут значительной перемены к лучшему. Кроме того, дороговизна растет, как росла до сих пор, и все это несмотря на усиленные старания и меры правительства улучшить во всех отношениях быт народа.

Все эти и им подобные экономические и другие затруднения могут быть устранены правительством только при надлежащем содействии ему со стороны всего русского общества, а такое содействие было до сих пор немыслимо: оно возможно только при действии земских учреждений, более или менее подобных тем, какие проектированы в министерстве внутренних дел.

Если так, заметят нам, то министерство внутренних дел своим проектом устава земских учреждений окажет более услуг России по устройству ее путей сообщения, государственных финансов и проч., нежели само главное управление путями сообщения, министерство финансов и проч. Возможно ли это?

Точно так же возможно, отвечаем мы, как освобождение крестьян само по себе, по своей сущности и цели, должно совершенно и во всех отношениях переродить к лучшему Россию и положительно все в ней: ее экономический быт, ее финансы, ее внутреннюю и внешнюю политику и проч. Да это видно уже и теперь, а если в нашей жизни еще много затруднений, если некоторые из этих затруднений даже увеличились со времени разрешения крестьянского вопроса, то причины тому не в освобождении крестьян, а в совершенно других обстоятельствах. Освобождение крестьян сняло с народа русского оковы, которые мешали его нормальному развитию и жизни вообще; то же в большей или меньшей степени сделает устройство земских учреждений, а потому и послужит к быстрому и значительному улучшению всех сторон быта и жизни России, — если только, разумеется, не будет тому каких-либо искуственных и совершенно лишних преград.