Петербургские пожары прекратились. Страховые общества сводят свои счеты, сами погорелые считают свои потери и видят или окончательное свое банкрутство, или возможность выйти, при помощи Государственного банка, из своего, по-видимому, безвыходного положения; наконец, приказчики и конторщики погорелых купцов, лишенные даже возможности продолжать привычный труд, основывают свою единственную надежду на помощь своих более счастливых товарищей и их хозяев.

Неужели этой грозе суждено минуть так же, как минуло столько других несчастий, не оставивших после себя ничего, кроме горьких и плачевных воспоминаний? Неужели страшные события последней недели не оставят в общественной жизни нашей столицы никаких более прочных и, прибавим, более полезных последствий, кроме одних жалких воспоминаний о поджогах и поджигателях? Что касается этих последних, то здравый ум публики, растерявшейся в первые минуты испуга, уже начинает видеть, до какой степени преувеличены прежние слухи, и, принимая мало-помалу свое прежнее течение, начинает понимать всю нелепость сказок, которым он не далее как три, четыре дня тому назад верил на слово. Подобное возникновение и быстрое распространение хотя бы самых нелепых слухов в нашей публике нельзя приписать злонамеренности, а единственно малой привычке к общественной деятельности и отсутствию всякого регулятора общественного мнения.

Мы этим вовсе не хотим подать вид, как будто мы отказываемся от высказанного нами прежде мнения насчет прокламации “Молодая Россия”. Находятся ли авторы ее в связи с пойманными поджигателями или нет, про то ведают комиссии, учрежденные для исследования этого дела; мы, с своей стороны, можем только еще раз повторить нашу настоятельную просьбу о скором опубликовании имен настоящих виновников, чтобы тем защитить в общественном мнении другие, совершенно несправедливо и неосновательно обвиняемые лица.

Само собой разумеется, что мы не даем ни малейшего политического значения прокламации к “Молодой России”. Мы смотрим на нее как на порыв увлечения горячих голов; мы убеждены, что за ними никто не пойдет, и торжественно заявляем, что истинные либералы, всем объемом души желающие преобразований гражданского строя русской земли, но путем законным и сообразно с действительными, а не с химерическими нуждами и потребностями народа, с чувством негодования смотрят на эту прокламацию. Мы считаем это явление до последней степени ничтожным и не сказали бы о нем ни одного слова, если бы народная молва не связала воедино причины настоящих бедствий столицы с безумными намерениями тех, которые в своей прокламации употребили выражение: “не оставить камня на камне”.

Жители столицы (к чему скрывать то, о чем говорит полмиллиона людей; о чем, без сомнения, не одна уже тысяча писем разослана по России?), толкуя о поджогах, употребляли слово… страшно вымолвить печатно!.. “студенты”. Мы протестуем против этого самым энергическим образом. Кто знает, может быть, из полуторы тысячи учащейся молодежи и нашлись два, три безумца. Но взводить такое страшное обвинение на всех — в высшей степени несправедливо! Мы сами видели многих студентов во время бедствий 28-го мая и качающими пожарные трубы, и спасающими имущество погорельцев, и таскающими воду из Фонтанки, и спасающими дела министерства. Мы видели, как студенты, взяв несколько дрожек из загоревшегося экипажного ряда, подвозили их к дому министерства внутренних дел, нагружали их делами и книгами и отвозили на себе к Александровскому скверу. Мы видели, наконец, студентов в лагере погорельцев; видели, как они подавали несчастным, быть может, последнюю копейку; мы слышали искренний, горячий ропот против поджигателей; мы были свидетелями отчаяния многих молодых людей по поводу недоброй молвы, до них касающейся… Это ли поджигатели? Нет, грешно, безбожно думать на студентов!

Некоторые студенты, до глубины души потрясенные страшною молвою, приходили в нашу редакцию и просили нас защитить их печатным словом пред общественным мнением. Святой обязанностью мы поставили исполнить их желание.

Но возвратимся к главной задаче этой статьи, то есть к рассмотрению тех полезных последствий, какие при деятельности и доброй воле можно было бы извлечь из несчастий, ознаменовавших прошлую неделю. Из всех частных предложений, помещенных в продолжение прошедшей недели, почти в каждом нумере нашей газеты, нам кажется самым практичным и вместе с тем самым необходимым — устройство команд из охотников. Позвольте, читатель, рассказать вам прежде всего один случай, за достоверность которого мы вполне ручаемся, доказывающий всю необходимость скорого устройства этих команд.

На днях, то есть не дальше как 3-го июня, в 8 часов вечера, г-жа Банн, жена чиновника, живущего в Рождественской части, пошла с братом своим, г. Львовым, на Коннную площадь для закупки сена и других хозяйственных припасов. Г. Львов, удалившись на несколько времени в магазин для размена двадцатипятирублевой бумажки, оставил свою сестру одну на площади. Через несколько минут подходит к ней неизвестный мужчина, если и не пьяный, то во всяком случае подававший своим поведением сильный повод заподозрить его в этом. При первых словах этого господина г-жа Банн отвернулась, подошла к близстоявшему гимназисту и заговорила с ним, чтобы таким образом показать подошедшему к ней мужчине свое полное нежелание вступить с ним в разговор. Этим, однако, наш герой не довольствовался. Подошедши второй раз, он схватил г-жу Банн за руку, оторвал у защищавшейся и испуганной женщины рукав ее пальто и громко объявил тут же собравшейся толпе народа, что он считает эту даму подозрительным лицом и поджигательницею! Можно себе представить положение бедной женщины, беззащитной и одной посреди толпы народа, взволнованного событиями последних дней, которую обвиняют в поджигательстве!

К счастию, тут же появился брат г-жи Банн, пробрался сквозь толпу до своей сестры и обратился к неизвестному господину, не перестававшему повторять свое обвинение против г-жи Банн, с вопросом: чего он хочет от его сестры? В ответ он получил громкое и грубое приглашение следовать вместе с своею сестрою в съезжий дом Рождественской части, куда они и отправились под конвоем толпы. Двое патрульных казаков, которых они встретили по дороге и которым неизвестный господин хотел передать г-жу Банн и ее брата, оказались настолько умны, чтобы, вопреки его желанию, не отпустить его самого, а заставили его тоже явиться в часть. Между тем частный пристав оказался менее понимающим свои обязанности. Едва наш, до сих пор неизвестный, объявил, что он тафельдекер при дворе Е<го> В<еличества> и что его фамилия Афанасьев, как частный пристав остался совершенно доволен подобным объяснением и отпустил г. Афанасьева на волю, а г-жу Банн и брата ее отправил в их квартал для удостоверения в личности. Если бы не г. Банн, подавший на имя г. военного генерал-губернатора прошение о более правильном исследовании: по какому праву наш почтенный тафельдекер объявил г-жу Банн поджигательницею и тем самым выставлял ее жизнь на опасность, то вся эта возмутительная история кончилась бы, вероятно, более ничем, как болезнью, причиненною теперь г-же Банн страшным прожитым ею часом!..

Этот факт доказывает, как нельзя яснее, совершенную необходимость устройства охотницких команд.

Мы очень, очень рады, что наше предложение встретило такой сильный отголосок между купеческим населением Петербурга. Мы сегодня получили известие, что в одном Гостином дворе уже более осьмидесяти приказчиков и конторщиков изъявили свою полную готовность вступить в подобную команду и собрать деньги, которые могут понадобиться на покупку необходимых орудий и на самое устройство команды. Ясно, что соединило гостинодворцев, а именно: полное сознание общей опасности и недостаточности мер для ее предупреждения или прекращения. Мы надеемся, мы почти уверены, что высшее полицейское начальство воспользуется этою всеобщею готовностию и направит ее к достижению одной цели, извлечет пользу для города из недавно постигших его бедствий.